Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
 / Полные произведения / Воннегут К. / Галапагосы
Галапагосы [14/14]
Мэри поднялась и пошла, несмотря на то, что сама уже была далеко не молоденькой цыпочкой, а восьмидесятилетней беззубой старухой. Позвоночник ее был изогнут как вопросительный знак - по причине, как определил "Мандаракс", прогрессирующего остеопороза. Чтобы определить, что это именно остеопороз, ей вовсе не нужен был диагноз "Мандаракса". Ибо по вине этого самого остеопороза кости ее матери и бабки перед смертью были не толще тростинки.
То был еще один наследственный недуг, ныне неизвестный.
Что касается капитана, то, как авторитетно установил "Мандаракс", страдал он болезнью Альцхеймсра. Старый хрен больше не мог сам за собой следить и вряд ли вообще понимал, где находится. Он бы наверняка умер от голода, если бы Акико не приносила ему ежедневно какую-нибудь еду и не заставляла его тем или иным способом проглатывать хотя бы небольшую часть принесенного. Ему было восемьдесят шесть.
Ибо сказано "Макдараксом":
Последний акт, кончающий собой
Столь полную и сложную историю,
Есть новое младенчество -
Беззубое, безглазое, без вкуса,
Без памяти малейшей, без всего.
Уильям Шекспир (1564-1616)
Итак, Мэри, вся согбенная, пришаркала к навесу из перьев, под которым обитал капитан и где раньше жила и она. Со времени ее ухода навес не раз обновлялся - равно как поддерживавшие его шесты и перекладины из ризофоры и само ложе из перьев. Однако архитектура сооружения оставалась все та же - с прорубленным в живых мангровых зарослях видом на покрытую водой отмель, на которую некогда сел днищем "Увесистый ставень".
Кстати, стащила его с мели скопившаяся в кормовой части дождевая и морская вода. Морская же вода просочилась в трюм через ствол, где помещался один из могучих винтов корабля. Судно затонуло ночью. и никому не довелось увидеть его отплытие в последний этап "Естествоиспытательского круиза века": в трехкилометровый путь вертикально вниз, на самое дно океанского сундука.
Глава 13
Я был удивлен, что капитан желал изо дня в день видеть это овеянное мрачной историей место, над которым стояло его жилище. Именно об эту прикрытую водою отмель бросились с обрыва, рука об руку Хисако Хирогуши и слепая Селена Макинтош, в поисках туннеля в загробную жизнь, - и вместе вошли в него. Селене было тогда сорок восемь лет, и она еще способна была рожать. Хисако же - пятьдесят шесть, и она уже довольно давно утратила способность к зачатию.
Акико всякий раз еще испытывала угрызения совести при виде этой отмели.
Она невольно чувствовала себя повинной в самоубийстве двух вырастивших ее женщин - даже несморя на то, что, согласно "Мандараксу, истинной причиной самоубийства, несомненно, была неизлечимая монополярная и, возможно, наследственная депрессия Хисако.
Но Акико ни минуты не сомневалась: Хисако и Селена покончили с собой вскоре после того, как она отделилась от них и зажила самостоятельно.
Ей было в ту пору двадцать два года. Камикадзе тогда еще не достиг половой зрелости, так что он тут был ни при чем. Она просто сама по себе решила жить отдельно и от души наслаждалась такой жизнью. Она уже давно достигла того возраста, когда большинство молодых людей покидают родное гнездо, и я был всецело за то, чтобы и она поступила так же. Ибо видел, как мучительно ей было, что Хисако и Селена продолжают обращаться с ней как с ребенком, тогда как она уже успела превратиться в зрелую, полноценную женщину. Тем не менее она ужасно долго с этим мирилась - из чувства признательности за все то, что они сделали для нее, когда она была еще и впрямь беспомощной. в тот день, когда она ушла, они, вообразите, по-прежнему мелко рубили для нее мясо олуши.
Еще месяц после этого они, садясь есть, накрывали и для нее, клали ей нарубленного мяса, обращались к ней, воркуя и мягко подразнивая, - несмотря на то, что ее с ними не было. и наконец однажды почувствовали, что жить больше не стоит.
Мэри Хепберн, когда она пошла повидать капитана на его смертном одре, была, несмотря на все свои болячки, все еще вполне самостоятельной, сама добывала и готовила себе пищу и содержала свое жилье в невероятной чистоте. и по праву гордилась этим. Капитан был бременем на плечах колонии - то есть на плечах Акико. Чего нельзя было сказать о Мэри. Она часто повторяла, что, случись ей почувствовать себя кому-то в тягость, она кинется, по примеру Хисако и Селены, с обрыва на каменистую отмель, чтобы соединиться на дне океана со своим вторым мужем.
Бросался в глаза контраст между ее ступнями и ногами изнеженного капитана. Они отражали две совершенно разные истории жизни. Его ступни остались белыми и нежными. Ее же были твердыми и коричневыми, как те грубые походные ботинки, которые она привезла когда-то с собою в Гуаякиль.
Она обратилась к этому человеку, с которым не разговаривала уже двадцать лет:
- Мне сказали, ты очень болен.
Надо отдать ему должное - выглядел он еще вполне привлекательным и не слишком исхудавшим. Он был опрятен и чист, поскольку Акико ежедневно обмывала его, мыла ему голову и расчесывала бороду и шевелюру. Мыло, которое она для этого использовала, изготавливалось женщинами канка-боно из молотой кости и пингвиньего жира.
Особенно раздражающим в болезни капитана было то, что тело его было прекрасно способно о себе позаботиться. Сил в нем сохранилось гораздо больше, чем у Мэри. Это его приходящий в упадок большой мозг заставлял его проводить столько времени в постели, испражняться под себя, отказываться от пищи и так далее.
Опять же: состояние его не было вызвано специфическими условиями Санта Росалии. Вдали от архипелага, на материке миллионы стариков были беспомощны, как дети, и сострадательные молодые люди, вроде Акико, вынуждены были ухаживать за ними. Ныне же, благодаря акулам и китам-людоедам, проблем, связанных со старением, и возникнуть не может.
- Кто эта старая карга? - обратился капитан к Акико. - Терпеть не могу страшных женщин, а эта страшнее всех, кого я только видел в своей жизни.
- Это Мэри Хепберн - миссис Флемминг, дедушка, - ответила Акико, и по пушистой щеке ее скользнула слезинка. - Это бабушка.
- Сроду с ней не встречался, - заявил капитан. - Пожалуйста, выпроводи ее отсюда. Я закрою глаза, и когда снова их открою - чтобы ее тут не было.
Он сомкнул веки и принялся считать вслух. Акико подошла к Мэри и взяла ее за хрупкую руку:
- Ах, бабушка! Я и представить не могла, что он будет настолько плох.
На что Мэри громко ответила:
- Он ничуть не хуже, чем был всегда.
- Капитан продолжал считать.
Со стороны источника, который находился от них в полукилометре, донесся торжествующий мужской клич и звонкий женский смех. Мужской крик был знаком всему острову. Это Камикадзе, по своему обыкновению, объявлял всем, что поймал некую женщину и собирается с нею случиться. Ему в ту пору было девятнадцать, он только недавно вступил в пору полового расцвета и, будучи единственным полноценным самцом на острове, мог свободно спариваться с кем или чем угодно в любое время. Это было еще одной печалью, тяготившей душу Акико: вопиющая неверность ее законной половины. Она была поистине святая женщина.
Самкой, которую Камякадзе изловил возле источника, была его родная тетя Дирно, вышедшая к тому времени из детородного возраста. Однако это ему было неважно. Независимо ни от чего он твердо намеревался случиться с нею. Он занимался этим, когда был моложе, даже с морскими львами и тюленями - пока Акико не убедила его, хотя бы ради нее, этого не делать.
Ни одна самка морского льва или тюленя не забеременела от Камикадзе - а жаль. Если бы ему удалось оплодотворить хотя бы одну, эволюция современного человечества могла бы занять гораздо меньше миллиона лет.
С другой стороны - куда, в конечном счете, было спешить?
Капитан снова открыл глаза и, увидев Мэри, спросил:
- Почему ты еще здесь?
- Не обращай на меня внимания, - ответила она. - Я всего лишь женщина, с которой ты прожил в течение десяти лет.
В этот момент Лайра, одна из пожилых индеанок, крикнула Акико на языке канка-боно, что ее четырехлетний сын, Орлон, сломал себе руку и ей нужно скорее спешить домой. Приблизиться к жилищу капитана Лайра не решилась, так как была уверена, что оно поражено некими злыми чарами.
Акико попросила Мэри присмотреть за капитаном, покуда она сбегает домой, и пообещала вернуться поскорей, как только сможет.
- Веди себя тут хорошо, - наказала она капитану. - Обещаешь?
Тот нехотя пообещал.
***
***
Мэри, по просьбе Акико, принесла с собой "Мандаракс" - в надежде установить с его помощью диагноз недуга, из-за которого капитан за последние сутки несколько раз впадал в состояние комы, напоминающее смерть.
Но стоило ей показать ему компьютер, как тот, не дав ей задать ни единого вопроса, выкинул неожиданный фортель: встал и выхватил у нее из рук аппарат, точно никакой болезни и не бывало.
- Этого сукина сына я ненавижу больше всего на свете! - произнес он, после чего сбежал на берег и побрел по отмели в сторону океана, по колено в воде.
Бедная Мэри погналась за ним, но ей явно не под силу оказалось помешать столь крупному и еще физически крепкому мужчине. Ей оставалось лишь беспомощно наблюдать, как капитан швырнул "Мандаракс", так что тот, плюхнувшись в воду, опустился на подводном склоне на глубину порядка трех метров. Отмель в этом месте обрывалась, и основание острова начинало уходить вниз уступами, напоминавшими гребень морской игуаны.
Она видела, куда упал компьютер. Он лежал на одном из таких уступов - фамильная ценность, которую она после смерти обещала оставить Акико. и эта скрюченная дряхлая леди устремилась за своим сокровищем. Нырнув, она успела даже схватить его - но тут возникшая невесть откуда гигантская белая акула проглотила ее вместе с "Мандараксом".
***
С капитаном же случился провал памяти - и он продолжал стоять на отмели, по колено в воде, не понимая, что он тут делает и в какой части света вообще находится. Больше всего его тревожила назойливость каких-то нападавших на него птиц. На самом деле это были безобидные певчие пташки-вампиры, заурядные обитатели этого острова, привлеченные кровавыми пролежнями капитана. Но ему они представлялись чем-то неведомым и пугающим.
Он пытался отгонять их хлопками и громко звал на помощь. Все новые птички подлетали, заинтересованные скоплением своих сородичей, и капитан, окончательно уверившись, что они хотят заклевать его, и обезумев от страха, кинулся в воду вслед за Мэри - где его сожрала рыба-молот. Глаза у этого морского животного располагались по бокам его молотообразной головы - устройство, доведенное до совершенства Законом естественного отбора еще много миллионов лет назад. Акула эта представляла собой безотказную деталь в часовом механизме мироздания, усовершенствовать которую было уже невозможно.
И чего ей уж наверняка не требовалось - так это мозга больших размеров.
Что бы она стала делать с более крупным мозгом? Сочинила бетховенскую Девятую симфонию?
Или, быть может, написала бы следующие строки:
Весь мир - театр;
В нем женщины, мужчина все - актеры;
У каждого есть вход и выход свой,
И человек один и тот же роли
Различные играет...
Уильям Шекспир (1564-1616)
Глава 14
Я пишу эти слова в воздухе - указательным пальцем моей левой руки, которая тоже суть лишь воздух. Моя мать была левшой, и я в нее. Ныне среди людей нет ни одного левши. Они с равным успехом орудуют обоими своими плавниками. Моя мать была рыжеволосой, как и Эндрю Макинтош, однако дети, я и Селена, не унаследовали ржавого оттенка шевелюру своих родителей. Как не унаследовало ее человечество вообще - да и не могло унаследовать.
Рыжеволосых людей больше не встретишь. Мне лично не довелось знать ни одного альбиноса, но и альбиносов больше не осталось. Среди тюленей же альбиносы время от времени встречаются. Их шкуры высоко ценились бы миллион лет назад в качестве материала для шуб, в которых зажиточные дамы показывались в опере и на благотворительных балах.
Могли бы, как материал для шуб, подойти людям древних времен шкуры их современных потомков? Почему бы нет.
***
Не волнует ли меня неосновательность такого писательства: воздухом по воздуху? Что ж, слова мои будут не менее долговечны, чем все, написанное моим отцом, или Шекспиром, или Бетховеном, или Дарвином. Оказывается, что в конечном счете они все писал и воздухом по воздуху. и теперь я ловлю в мягком воздухе следующую мысль Дарвина:
Прогресс носит гораздо более всеобщий характер, чем регресс.
Верно. Как это верно.
В начале моего повествования казалось, что земной части часового механизма мироздания грозит страшная опасность - из-за того, что многие ее детали, а именно люди, пришли в негодность и начали причинять ущерб всем окружающим деталям и самим себе. в ту пору я был готов признать нанесенный урон невосполнимым.
Но не тут-то было!
Благодаря некоторым изменениям, которые претерпело устройство человеческих существ, я не вижу теперь, что помешало бы земной части этого часового механизма тикать вечно - так, как она это делает ныне.
***
Если эту гармонию человечества с самими собой и остальной Природой восстановили некие сверхъестественные существа или инопланетяне с летающих тарелок - это любимцы моего отца, - то я их за этим не застал. Я готов клятвенно утверждать, что Закон естественного отбора исправил все недостатки без какого бы то ни было постороннего вмешательства.
В условиях преимущественно водной среды обитания на Галапагосском архипелаге в наибольшем количестве выжили те, кто оказывался более удачливым рыболовом. Те, чьи руки и ноги больше походили на ласты, плавали лучше других. Выдающиеся челюсти лучше, чем когда-либо могли руки, позволяли хватать и удерживать рыбу. И любой рыболов, проводя все больше времени под водой, разумеется, получал возможность поймать больше рыбы, если тело его было обтекаемым, пулеобразным, с уменьшенным черепом.
***
Итак, повествованию моему подошел конец - не считая нескольких не столь важных деталей, которых мне не удалось коснуться раньше. Я изложу их не слишком упорядоченно, так как теперь мне приходится спешить. Отец и голубой туннель могут пожаловать за мной в любую минуту.
***
Знают ли люди ныне, как прежде, что рано или поздно им предстоит умереть? Нет. К счастью (по моему скромному мнению), человеческий род напрочь выбросил это из головы.
***
Оставил ли я после себя при жизни потомство? Незадолго до моего вступления в ряды морской пехоты США в Санта Фе от меня случайно забеременела одна школьница. Она была дочерью директора этой школы. Мы даже не слишком нравились друг другу, а просто резвились, как и подобало молодым людям нашего возраста. Ей сделали аборт, за который заплатил ее отец. Мы так и не узнали, какого пола был зародыш.
Это послужило мне, конечно же, хорошим уроком. После этого случая я строго следил, чтобы, при занятиях сексом с партнершей, кто-то из нас двоих пользовался контрацептивными средствами. Женой я не обзавелся.
Сейчас я не в силах сдержать смеха при мысли о том, каким попранием достоинства и красоты явилась бы для современного человека необходимость прибегать, в преддверии любовного акта, к помощи противозачаточных приспособлений, применявшихся повсеместно миллион лет тому назад.
Представьте вдобавок, что им пришлось бы приспосабливать их себе плавниками вместо рук!
***
Доплывали ли сюда, в мою бытность на острове, растительные "плоты" с материка - с пассажирами или без? Нет. Случалось ли вообще каким-либо материковым видам животных достигать островов после прибытия сюда "Bahia de Darvin"? Нет.
С другой стороны, я пробыл тут всего миллион лет - что в действительности сущий пустяк.
***
Как я попал из Вьетнама в Швецию?
После того как я застрелил старуху, убившую одной ручной гранатой моего лучшего друга и моего злейшего врага, и уцелевшая часть нашего взвода сожгла дотла се деревню, меня госпитализировали в связи с моим, как было сказано, "нервным истощением". Меня окружили нежной заботой и любовью. Я также удостоился посещения офицеров, которые внушали мне, как важно, чтобы я никому не рассказывал о том, что произошло в той вьетнамской деревне. Только тогда я узнал, что наш взвод уничтожил пятьдесят девять местных жителей всех возрастов. Кто-то позже не поленился их пересчитать.
Сразу по выходе из госпиталя я подцепил сифилис от одной сайгонской проститутки - которую в свою очередь подцепил, упившись и накурившись марихуаны. Однако первые симптомы этой болезни, также неизвестной ныне, проявились лишь в Бангкоке, столице Таиланда, куда меня отправили вместе со многими другими для так называемого "отдыха и восстановления сил". Это был эвфемизм, под которым все без исключения подразумевали очередную дозу шлюх, наркотиков и алкоголя. Проституция в те времена была в Таиланде второй по значению статьей валютных доходов, уступая лишь производству риса.
Следом шел экспорт каучука.
За ним экспорт тикового дерева.
Затем экспорт олова.
***
Я не хотел, чтобы командованию морской пехоты стало известно о моем сифилисе. Пронюхай они об этом - мне бы не платили жалованья за весь срок моего лечения. Более того: этот срок приплюсовали бы к тому году, что я обязан был отслужить во Вьетнаме.
Поэтому я решил подыскать себе в Бангкоке частнопрактикующего врача.
Один знакомый морпех посоветовал мне обратиться к молодому шведскому доктору, который вел исследовательскую работу в местном медицинском университете и попутно занимался лечением случаев, подобных моему.
Во время первого моего визита к нему доктор принялся расспрашивать меня о войне. и я вдруг обнаружил, что рассказываю ему о расправе, которую наш взвод учинил над той вьетнамской деревней и ее обитателями. Он пожелал узнать, что я ощущал в той ситуации, и я ответил, что самое ужасное как раз в том, что я не ощущал ровным счетом ничего.
***
- Случалось ли вам после этого плакать или мучиться бессонницей? - спросил он.
- Нет, сэр, - отвечал я. - Скажу больше: меня положили в госпиталь как раз потому, что мне все время хотелось спать.
Плача же от меня и подавно дождаться было нельзя. Я был кем угодно, только не слезливым созданием с ранимым сердцем. Я не слишком умел проливать слезы еще до того, как морская пехота сделала из меня настоящего мужчину.
Даже когда мать ушла от нас с отцом, я не плакал.
Но на сей раз этот швед сумел сказать нечто такое, от чего я разрыдался, наконец, как дитя. Я плакал и не мог остановиться - что вызвало у него не меньшее удивление, чем у меня самого. а произнес он следующее:
- Насколько я помню, ваша фамилия Траут. Вы случайно не приходитесь родственником замечательному писателю-фантасту Килгору Трауту?
Этот врач был единственным человеком, встреченным мною за пределами города Кохоус в штате Нью-Йорк, кто слышал про моего отца.
Нужно было добраться до самого Таиланда, чтобы выяснить, что в глазах по крайней мере одного человека мой отец, этот безнадежный писака, прожил жизнь не зря.
***
От всего этого я так расчувствовался, что мне пришлось ввести успокоительное. Когда час спустя я проснулся на кушетке в его кабинете, врач смотрел на меня. Мы с ним были одни.
- Ну что, теперь получше? - спросил он.
- Нет, - ответил я. - а может, и лучше. Трудно сказать.
- Я тут размышлял над вашим случаем, покуда вы спали, - сказал он. - Я мог бы рекомендовать вам одно сильнодействующее средство - но вам самому решать, согласны вы попробовать его или нет. Вы должны полностью отдавать себе отчет в возможных его побочных эффектах.
Я решил, он имеет в виду, что к обычным антибиотикам микроорганизмы, вызывающие сифилис, благодаря Закону естественного отбора, приобрели иммунитет. Но мой большой мозг опять заблуждался.
Вместо этого он сообщил, что у него есть друзья, которые могли бы переправить меня из Бангкока в Швецию - если я согласен просить там политического убежища.
- Но я не умею говорить по-шведски, - возразил я.
- Ничего, - ответил он. - Научитесь. Научитесь.
Добавил: SpectR
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
[ 11 ]
[ 12 ]
[ 13 ]
[ 14 ]
/ Полные произведения / Воннегут К. / Галапагосы
|
|
Регистрация
Дизайн сайта — aminis
