• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Горький М. / Мать

Мать [17/20]

Скачать полное произведение

    - Пес с ними! - спокойно ответила она.
     Вечером приехал доктор Иван Данилович.
     - Почему это начальство вдруг так обеспокоилось? - говорил он, бегая по комнате. - Семь обысков было ночью. Где же больной, а?
     - Он ушел еще вчера! - ответил Николай. - Сегодня, видишь ли, суббота, у него чтение, так он не может пропустить...
     - Ну, это глупо, с расколотой головой на чтениях сидеть...
     - Доказывал я ему, но безуспешно...
     - Похвастаться охота перед товарищами, - заметила мать, - вот, мол, глядите - я уже кровь свою пролил...
     Доктор взглянул на нее, сделал свирепое лицо и сказал, стиснув зубы:
     - У-у, кровожадная...
     - Ну, Иван, тебе здесь делать нечего, а мы ждем гостей - уходы! Ниловна, дайте-ка ему бумажку...
     - Еще бумажка? - воскликнул доктор.
     - Вот! Возьми и передай в типографию.
     - Взял. Передам. Все?
     - Все. У ворот - шпион.
     - Видел. У моей двери тоже. Ну, до свиданья! До свиданья, свирепая женщина. А знаете, друзья, драка на кладбище - хорошая вещь в конце концов! О ней говорит весь город. Твоя бумажка по этому поводу - очень хороша и поспела вовремя. Я всегда говорил, что хорошая ссора лучше худого мира...
     - Ладно, ты иди...
     - Не весьма любезно! Ручку, Ниловна! А паренек поступил глупо все-таки. Ты знаешь, где он живет? Николай дал адрес.
     - Завтра надо съездить к нему, - славный ребятенок, а?
     - Очень...
     - Надо его поберечь, - у него мозги здоровые! - говорил доктор, уходя. - Именно из таких ребят должна вырасти истинно пролетарская интеллигенция, которая сменит нас, когда мы отыдем туда, где, вероятно, нет уже классовых противоречий...
     - Ты стал много болтать, Иван...
     - А - мне весело, это потому. Значит - ожидаешь тюрьмы? Желаю тебе отдохнуть там.
     - Благодарю. Я не устал.
     Мать слушала их разговор, и ей была приятна забота о рабочем.
     Проводив доктора, Николай и мать стали пить чай и закусывать, ожидая ночных гостей и тихо разговаривая. Николай долго рассказывал ей о своих товарищах, живших в ссылке, о тех, которые уже бежали оттуда и продолжают свою работу под чужими именами. Голые стены комнаты отталкивали тихий звук его голоса, как бы изумляясь и не доверяя этим историям о скромных героях, бескорыстно отдавших свои силы великому делу обновления мира. Теплая тень ласково окружала женщину, грея сердце чувством любви к неведомым людям, и они складывались в ее воображении все - в одного огромного человека, полного неисчерпаемой мужественной силы. Он медленно, но неустанно идет по земле, очищая с нее влюбленными в свой труд руками вековую плесень лжи, обнажая перед глазами людей простую и ясную правду жизни. И великая правда, воскресая, всех одинаково приветно зовет к себе, всем равно обещает свободу от жадности, злобы и лжи - трех чудовищ, которые поработили и запугали своей циничной силой весь мир... Этот образ вызывал в душе ее чувство, подобное тому, с которым она, бывало, становилась перед иконой, заканчивая радостной и благодарной молитвой тот день, который казался ей легче других дней ее жизни. Теперь она забыла эти дни, а чувство, вызываемое ими, расширилось, стало более светлым и радостным, глубже вросло в душу и, живое, разгоралось все ярче.
     - А жандармы не идут! - вдруг прерывая свой рассказ, воскликнул Николай.
     Мать взглянула на него и, помолчав, с досадой отозвалась:
     - Ну их ко псам!
     - Разумеется! Но - вам пора спать, Ниловна, вы, должно быть, отчаянно устали, - удивительно крепкая вы, следует сказать! Сколько волнений, тревог - и так легко вы переживаете все! Только вот волосы быстро седеют. Ну, идите, отдыхайте. XX
     Мать проснулась, разбуженная громким стуком в дверь кухни. Стучали непрерывно, с терпеливым упорством. Было еще темно, тихо, и в тишине упрямая дробь стука вызывала тревогу. Наскоро одевшись, мать быстро вышла в кухню и, стоя перед дверью, спросила:
     - Кто там?
     - Я! - ответил незнакомый голос.
     - Кто?
     - Отоприте! - просительно и тихо ответили из-за двери. Мать подняла крючок, толкнула дверь ногой - вошел Игнат и радостно сказал:
     - Ну, - не ошибся!
     Он был по пояс забрызган грязью, лицо у него посерело, глаза ввалились, и только кудрявые волосы буйно торчали во все стороны, выбиваясь из-под шапки.
     - У нас - беда! - заперев дверь, шепотом произнес он.
     - Я знаю...
     Это удивило парня. Мигнув глазами, он спросил:
     - Откуда?
     Она кратко и торопливо рассказала.
     - А тех двух взяли? Товарищей-то?
     - Их - не было. Они на явку пошли, - рекрута! Пятерых взяли, считая дядю Михаила...
     Он потянул воздух носом и, ухмыляясь, сказал:
     - А я - остался. Должно - ищут меня.
     - Как же ты уцелел? - спросила мать. Дверь из комнаты тихо приотворилась.
     - Я? - сидя на лавке и оглядываясь, воскликнул Игнат. - За минуту перед ними лесник прибег - стучит в окно, - держитесь, ребята, говорит, лезут на вас...
     Он тихонько засмеялся, вытер лицо полой кафтана и продолжал:
     - Ну - дядю Михаила и молотком не оглушишь. Сейчас он мне: "Игнат - в город, живо! Помнишь женщину пожилую?" А сам записку строчит. "На, иди!.." Я ползком, кустами, слышу - лезут! Много их, со всех сторон шумят, дьяволы! Петлей вокруг завода. Лег в кустах, - прошли мимо! Тут я встал и давай шагать, и давай! Две ночи шел и весь день без отдыха.
     Видно было, что он доволен собой, в его карих глазах светилась улыбка, крупные красные губы вздрагивали.
     - Сейчас я тебя чаем напою! - торопливо говорила мать, схватив самовар.
     - Вы записку-то получите...
     Он с трудом поднял ногу, морщась и покрякивая поставил на лавку.
     В дверях явился Николай.
     - Здравствуйте, товарищ! - сказал он, щуря глаза. - Позвольте, я вам помогу.
     И, наклонясь, стал быстро разматывать грязную онучу.
     - Ну, - тихо воскликнул парень, дергая ногой, и, удивленно мигая глазами, поглядел на мать.
     Не замечая его взгляда, она сказала:
     - Надо ему водкой ноги-то растереть...
     - Конечно! - молвил Николай.
     Игнат смущенно фыркнул. Николай нашел записку, расправил ее и, приблизив серую, измятую бумажку к лицу, прочитал:
     "Не оставляй дела, мать, без внимания, скажи высокой барыне, чтобы не забывала, чтобы больше писали про наши дела, прошу. Прощай. Рыбин".
     Николай медленно опустил руку с запиской и негромко молвил:
     - Это великолепно!..
     Игнат смотрел на них, тихонько шевеля грязными пальцами разутой ноги; мать, скрывая лицо, смоченное слезами, подошла к нему с тазом воды, села на пол и протянула руки к его ноге - он быстро сунул ее под лавку, испуганно воскликнув:
     - Чего?
     - А ты давай скорее ногу...
     - Сейчас я принесу спирт, - сказал Николай.
     Парень засовывал ногу все дальше под лавку и бормотал:
     - Что вы? В больнице, что ли...
     Тогда она начала разувать другую.
     Игнат громко сапнул носом и, неуклюже двигая шеей, смотрел на нее сверху вниз, смешно распустив губы.
     - Ты знаешь, - заговорила она вздрагивающим голосом, - били Михаила Ивановича...
     - Ну? - тихо и пугливо воскликнул парень.
     - Да. И привели его избитого, и в Никольском урядник бил, становой - и по лицу и пинками... в кровь!
     - Они это умеют! - отозвался парень, хмуря брови. Плечи у него вздрогнули. - То есть боюсь я их - как чертей! А мужики - не били?
     - Один ударил, становой приказал ему. А все - ничего, вступились даже - нельзя, говорят, бить...
     - Н-да-а, - мужики-то начинают понимать, где кто стоит и зачем.
     - Там тоже есть разумные...
     - Где их нет? Нужда! Везде они есть - найти трудно. Николай принес бутылку спирта, положил углей в самовар и молча ушел. Проводив его любопытными глазами, Игнат спросил мать тихонько:
     - Барин-то - доктор?
     - В этом деле нет господ, все - товарищи...
     - Чудно мне! - сказал Игнат, недоверчиво и растерянно улыбаясь.
     - Что - чудно?
     - Да - так. На одном конце рожи бьют, на другом - ноги моют, а в середине - что?
     Дверь из комнаты распахнулась, и Николай, стоя на пороге, сказал:
     - А в середине люди, которые лижут руки тем, кто рожи бьет, и сосут кровь тех, чьи рожи бьют, - вот середина!
     Игнат уважительно взглянул на него и, помолчав, проговорил:
     - Это - похоже!
     Парень встал, переступил с ноги на ногу, твердо упираясь ими в пол, и заметил:
     - Как новые стали! Спасибо вам... Потом сидели в столовой и пили чай, а Игнат рассказывал солидным голосом:
     - Я разносчиком газеты был, ходить я очень здоров.
     - Много народа читает? - спросил Николай.
     - Все, которые грамотные, даже богачи читают, - они, конечно, не у нас берут... Они ведь понимают - крестьяне землю своей кровью вымоют из-под бар и богачей, - значит, сами и делить ее будут, а уж они так разделят, чтобы не было больше ни хозяев, ни работников, - как же! Из-за чего и в драку лезть, коли не из-за этого!
     Он даже как бы обиделся и смотрел на Николая недоверчиво, вопросительно. Николай молча улыбался.
     - А ежели сегодня подрались всем миром - одолели, значит - а завтра опять - один богат, а другой беден, - тогда - покорно благодарю! Мы хорошо понимаем - богатство, как сыпучий песок, оно смирно не лежит, а опять потечет во все стороны! Нет, уж это зачем же!
     - А ты не сердись! - шутя сказала мать. Николай задумчиво воскликнул:
     - Как бы нам поскорее направить туда листок об аресте Рыбина!
     Игнат насторожился.
     - А есть листок? - спросил он.
     - Да.
     - Давайте - я снесу! - предложил парень, потирая руки. Мать тихонько засмеялась, не глядя на него.
     - Да ведь устал ты и боишься, сказал? Игнат, приглаживая широкой ладонью кудрявые волосы на голове, деловито и спокойно сказал:
     - Страх - страхом, а дело - делом! Вы чего насмехаетесь? Ишь вы, тоже!
     - Эх ты, - дитя ты мое! - невольно воскликнула мать, поддаваясь чувству радости, вызванному им. Он ухмыльнулся, сконфуженный.
     - Ну вот - дитя!
     Заговорил Николай, разглядывая парня добродушно прищуренными глазами:
     - Вы не пойдете туда...
     - А - что? Куда же я? - беспокойно спросил Игнат.
     - Вместо вас пойдет другой, а вы ему подробно расскажете, что надо делать и как - хорошо?
     - Ладно! - сказал Игнат, не вдруг и неохотно.
     - А вам мы достанем хороший паспорт и устроим вас лесником.
     Парень быстро вскинул голову и спросил, обеспокоенный:
     - А ежели мужики за дровами приедут или там... вообще, - как же я? Вязать? Это - не подойдет мне...
     Мать засмеялась и Николай тоже, это снова смутило и огорчило парня.
     - Не беспокойтесь! - утешил его Николай. - Не придется вам вязать мужиков, - уж поверьте!..
     - Ну то-то! - молвил Игнат и успокоился, весело улыбаясь. - Мне бы вот на фабрику, там, говорят, ребята довольно умные...
     Мать поднялась из-за стола и, задумчиво глядя в окна, проговорила:
     - Эх, жизнь! Пять раз в день насмеешься, пять наплачешься! Ну, кончил, Игнатий? Иди спать...
     - Да я не хочу...
     - Иди, иди...
     - Строго у вас! Ну, иду... Спасибо за чай-сахар, за
     ласку...
     Ложась на постель матери, он бормотал, почесывая голову:
     - Теперь ото всего дегтем будет вонять у вас... эх! Напрасно все это... Спать мне не хочется... Как он насчет середины-то хватил... Черти...
     И, вдруг громко всхрапнув, он заснул, высоко подняв брови и полуоткрыв рот. XXI
     Вечером он сидел в маленькой комнатке подвального этажа на стуле против Весовщикова и пониженным тоном, наморщив брови, говорил ему:
     - В среднее окошко четыре раза...
     - Четыре? - озабоченно повторил Николай.
     - Сначала - три, вот так!
     И ударил согнутым пальцем по столу, считая:
     - Раз, два три. Потом, обождав, еще раз.
     - Понимаю.
     - Отопрет рыжий мужик, спросит - за повитухой? Вы скажете - да, от заводчика! Больше ничего, уж он поймет!
     Они сидели, наклонясь друг к другу головами, оба плотные, твердые, и, сдерживая голоса, разговаривали, а мать, сложив руки на груди, стояла у стола, разглядывая их. Все эти тайные стуки, условные вопросы и ответы заставляли ее внутренне улыбаться, она думала: "Дети еще..."
     На стене горела лампа, освещая на полу измятые ведра, обрезки кровельного железа. Запах ржавчины, масляной краски и сырости наполнял комнату.
     Игнат был одет в толстое осеннее пальто из мохнатой материи, и оно ему нравилось, мать видела, как любовно гладил он ладонью рукав, как осматривал себя, тяжело ворочая крепкой шеей. И в груди ее мягко билось:
     "Дети! Родные мои..."
     - Вот! - сказал Игнат, вставая. - Значит, помните - сначала к Муратову, спросите дедушку...
     - Запомнил! - ответил Весовщиков. Но Игнат, по-видимому, не поверил ему, снова повторил все стуки, слова и знаки и наконец протянул руку.
     - Кланяйтесь им! Народы хорошие - увидите... Он окинул себя довольным взглядом, погладил пальто руками и спросил мать:
     - Идти?
     - Найдешь дорогу-то?
     - Ну! Найду... До свиданья, значит, товарищи! И ушел, высоко приподняв плечи, выпятив грудь, в новой шапке набекрень, солидно засунув руки в карманы. На висках у него весело дрожали светлые кудри.
     - Ну, - вот и я при деле! - сказал Весовщиков, мягко подходя к матери. - Мне уж скучно стало... выскочил из тюрьмы - зачем? Только прячусь. А там я учился, там Павел так нажимал на мозги - одно удовольствие! А что, Ниловна, как насчет побега решили?
     - Не знаю! - ответила она, невольно вздохнув. Положив ей на плечо тяжелую руку и приблизив к ней лицо, Николай заговорил:
     - Ты скажи им - они тебя послушают, - очень легко это! Ты гляди сама, вот - стена тюрьмы, около - фонарь. Напротив - пустырь, налево - кладбище, направо - улицы, город. К фонарю подходит фонарщик - днем, лампы чистить, - ставит лестницу к стене, влез, зацепил за гребень стены крючья веревочной лестницы, спустил ее во двор тюрьмы и - марш! Там, за стеной, знают время, когда это будет сделано, попросят уголовных устроить шум или сами устроят, а те, кому надо, в это время по лестнице через стенку - раз, два - готово!
     Он размахивал перед лицом матери руками, рисуя свой план, все у пего выходило просто, ясно, ловко. Она знала его тяжелым, неуклюжим. Глаза Николая прежде смотрели на все с угрюмой злобой и недоверием, а теперь точно прорезались заново, светились ровным, теплым светом, убеждая и волнуя мать...
     - Ты подумай, ведь это будет - днем!.. Непременно днем. Кому в голову придет, что заключенный решится бежать днем, на глазах всей тюрьмы?..
     - А застрелят! - вздрогнув, молвила женщина.
     - Кто? Солдат - нет, надзиратели револьверами гвозди вколачивают...
     - Уж очень просто все...
     - Увидишь - верно! Нет, ты поговори с ними. У меня все готово - веревочная лестница, крючья для нее, - хозяин будет фонарщиком...
     За дверью кто-то возился, кашлял, гремело железо.
     - Вот он! - сказал Николай.
     В открытую дверь просунулась жестяная ванна, хриплый голос бормотал:
     - Лезь, черт.
     Потом явилась круглая седая голова без шапки, с выпученными глазами, усатая и добродушная.
     Николай помог втащить ванну, в дверь шагнул высокий сутулый человек, закашлял, надувая бритые щеки, плюнул и хрипло поздоровался:
     - Доброго здоровья...
     - Вот, спроси его! - воскликнул Николай.
     - Меня? О чем?
     - О побеге...
     - А-а! - сказал хозяин, вытирая усы черными пальцами.
     - Вот, Яков Васильевич, не верит она, что это просто.
     - Мм, - не верит? Значит - не хочет. А мы с тобой хотим, ну и - верим! - спокойно сказал хозяин и, вдруг перегнувшись пополам, начал глухо кашлять. Откашлялся, растирая грудь, долго стоял среди комнаты, сопя и разглядывая мать вытаращенными глазами.
     - Решать это Паше и товарищам, - сказала Ниловна.
     Николай задумчиво опустил голову.
     - Это кто - Паша? - спросил хозяин, садясь.
     - Сын мой.
     - Как фамилия?
     - Власов.
     Он кивнул головой, достал кисет, вынул трубку и, набивая ее табаком, отрывисто говорил:
     - Слышал. Мой племяш знает его. Он тоже в тюрьме, племяш - Евченко, слыхали? А моя фамилия - Гобун. Вот скоро всех молодых в тюрьму запрут, то-то нам, старикам, раздолье будет! Жандармский мне обещает племянника-то даже в Сибирь заслать. Зашлет, собака!
     Закурив, он обратился к Николаю, часто поплевывая на
     пол.
     - Так не хочет? Ее дело. Человек свободен, устал сидеть - иди, устал идти - сиди. Ограбили - молчи, бьют - терпи, убили - лежи. Это известно. А я Савку вытащу. Вытащу.
     Его короткие, лающие фразы возбуждали у матери недоумение, а последние слова вызвали зависть.
     Идя по улице встречу холодному ветру и дождю, она думала о Николае: "Какой стал, - поди-ка ты!"
     И, вспоминая Гобуна, почти молитвенно размышляла: "Видно, не одна я заново живу!.."
     А вслед за этим в сердце ее выросла дума о сыне: "Кабы он согласился!" XXII
     В воскресенье, прощаясь с Павлом в канцелярии тюрьмы, она ощутила в своей руке маленький бумажный шарик. Вздрогнув, точно он ожег ей кожу ладони, она взглянула в лицо сына, прося и спрашивая, но не нашла ответа. Голубые глаза Павла улыбались обычной, знакомой ей улыбкой, спокойной и твердой.
     - Прощай! - сказала она, вздыхая. Сын снова протянул ей руку, и что-то ласковое дрогнуло в его лице.
     - Прощай, мать!
     Она ждала, не выпуская руки.
     - Не беспокойся, не сердись! - проговорил он. Эти слова и упрямая складка на лбу ответили ей.
     - Ну, что ты? - бормотала она, опустив голову. - Чего там... И торопливо ушла, не взглянув на него, чтобы не выдать своего чувства слезами на глазах и дрожью губ. Дорогой ей казалось, что кости руки, в которой она крепко сжала ответ сына, ноют и вся рука отяжелела, точно от удара по плечу. Дома, сунув записку в руку Николая, она встала перед ним и, ожидая, когда он расправит туго скатанную бумажку, снова ощутила трепет надежды. Но Николай сказал:
     - Конечно! Вот что он пишет: "Мы не уйдем, товарищи, не можем. Никто из нас. Потеряли бы уважение к себе. Обратите внимание на крестьянина, арестованного недавно. Он заслужил ваши заботы, достоин траты сил. Ему здесь слишком трудно. Ежедневные столкновения с начальством. Уже имел сутки карцера. Его замучают. Мы все просим за него. Утешьте, приласкайте мою мать. Расскажите ей, она все поймет".
     Мать подняла голову и тихо, вздрогнувшим голосом сказала:
     - Ну - чего же рассказывать мне! Я понимаю! Николай быстро отвернулся в сторону, вынул платок, громко высморкался и пробормотал:
     - Схватил насморк, видите ли...
     Потом, закрыв глаза руками, чтобы поправить очки, и расхаживая по комнате, он заговорил:
     - Видите ли, мы не успели бы все равно...
     - Ничего! Пусть судят! - говорила мать, нахмурив брови, а грудь наливалась сырой, туманной тоской.
     - Вот, я получил письмо от товарища из Петербурга...
     - Ведь он и из Сибири может уйти... может?
     - Конечно! Товарищ пишет - дело скоро назначат, приговор известен - всех на поселение. Видите? Эти мелкие жулики превращают свой суд в пошлейшую комедию. Вы понимаете - приговор составлен в Петербурге, раньше суда...
     - Вы оставьте это, Николай Иванович! - решительно сказала мать. - Не надо меня утешать, не надо объяснять. Паша худо не сделает, даром мучить ни себя, ни других - не будет! И меня он любит - да! Вы видите - думает обо мне. Разъясните, пишет, утешьте, а?..
     Сердце у нее стучало быстро, голова кружилась от возбуждения.
     - Ваш сын - прекрасный человек! - воскликнул Николай несвойственно громко. - Я очень уважаю его!
     - Вот что, давайте-ка насчет Рыбина подумаем! - предложила она.
     Ей хотелось что-нибудь делать сейчас же, идти куда-то, ходить до усталости.
     - Да, хорошо! - ответил Николай, расхаживая по комнате. - Нужно бы Сашеньку...
     - Она - придет. Она всегда приходит в тот день, когда я вижу Пашу...
     Задумчиво опустив голову, покусывая губы и крутя бородку, Николай сел на диван, рядом с матерью.
     - Жаль - нет сестры...
     - Хорошо устроить это сейчас, пока Паша там, - ему приятно будет! - говорила мать.
     Помолчали, и вдруг мать сказала, медленно и тихо:
     - Не понимаю, - отчего он не хочет?..
     Николай вскочил на ноги, но раздался звонок. Они сразу
     взглянули друг на друга.
     - Это - Саша, гм! - тихонько произнес Николай.
     - Как ей скажешь? - так же тихо спросила мать.
     - Да-а, знаете...
     - Очень жалко ее...
     Звонок повторился менее громко, точно человек за дверью тоже не решался. Николай и мать встали и пошли вместе, но у двери в кухню Николай отшатнулся в сторону, сказав:
     - Лучше - вы...
     - Не согласен? - твердо спросила девушка, когда мать открыла ей дверь.
     - Нет.
     - Я знала это! - просто выговорила Саша, но лицо у нее побледнело. Она расстегнула пуговицы пальто и, снова застегнув две, попробовала снять его с плеч. Это не удалось ей. Тогда она сказала:
     - Дождь, ветер, - противно! Здоров?
     - Да.
     - Здоров и весел, - негромко сказала Саша, рассматривая свою руку.
     - Пишет, чтобы Рыбина освободить! - сообщила мать, не глядя на девушку.
     - Да? Мне кажется - мы должны использовать этот план, - медленно проговорила девушка.
     - Я тоже так думаю! - сказал Николай, появляясь в двери. - Здравствуйте, Саша!
     Протянув руку, девушка спросила:
     - В чем же дело? Все согласны, что план удачен?..
     - А кто организует? Все заняты...
     - Давайте мне! - быстро сказала Саша, вставая на ноги. - У меня есть время.
     - Берите! Но надо спросить других...
     - Хорошо, я спрошу! Я сейчас же и пойду. И снова начала застегивать пуговицы пальто уверенными движениями тонких пальцев.
     - Вы отдохнули бы! - предложила мать.
     Она тихонько улыбнулась и ответила, смягчая голос:
     - Не беспокойтесь, я не устала...
     И, молча пожав им руки, ушла, снова холодная и строгая. Мать и Николай, подойдя к окну, смотрели, как девушка прошла по двору и скрылась под воротами. Николай тихонько засвистал, сел за стол и начал что-то писать.
     - Займется этим делом, и будет легче ей! - сказала мать задумчиво и тихо.
     - Да, конечно! - отозвался Николай и, обернувшись к матери, с улыбкой на добром лице спросил: - А вас, Ниловна, миновала эта чаша, - вы не знали тоски по любимом человеке?
     - Ну! - воскликнула она, махнув рукой. - Какая там тоска? Страх был - как бы вот за того или этого замуж не выдали.
     - И никто не нравился? Она подумала и ответила:
     - Не помню, дорогой мой. Как не нравиться?.. Верно, кто-нибудь нравился, только - не помню!
     Посмотрела на него и просто, со спокойной грустью закончила:
     - Много бил меня муж, все, что до него было, - как-то стерлось в памяти.
     Он отвернулся к столу, а она на минуту вышла из комнаты, и, когда вернулась, Николай, ласково поглядывая на нее, заговорил, тихонько и любовно гладя словами свои воспоминания:
     - А у меня, видите ли, тоже вот, как у Саши, была история! Любил девушку - удивительный человек была она, чудесный. Лет двадцати встретил я ее и с той поры люблю, и сейчас люблю, говоря правду! Люблю все так же - всей душой, благодарно и навсегда...
     Стоя рядом с ним, мать видела глаза, освещенные теплым и ясным светом. Положив руки на спинку стула, а на них голову свою, он смотрел куда-то далеко, и все тело его, худое и тонкое, но сильное, казалось, стремится вперед, точно стебель растения к свету солнца.
     - Что же вы - женились бы! - посоветовала мать.
     - О! Она уже пятый год замужем...
     - А раньше-то чего же?
     Подумав, он ответил:
     - Видите ли, у нас все как-то так выходило - она в тюрьме - я на воле, я на воле - она в тюрьме или в ссылке. Это очень похоже на положение Саши, право! Наконец ее сослали на десять лет в Сибирь, страшно далеко! Я хотел ехать за ней даже. Но стало совестно и ей и мне. А она там встретила другого человека, - товарищ мой, очень хороший парень! Потом они бежали вместе, теперь живут за границей, да...
     Николай кончил говорить, снял очки, вытер их, посмотрел
     стекла на свет и стал вытирать снова.
     - Эх, милый вы мой! - покачивая головой, любовно воскликнула женщина. Ей было жалко его и в то же время что-то в нем заставляло ее улыбаться теплой, материнской улыбкой. А он переменил позу, снова взял в руку перо и заговорил, отмечая взмахами руки ритм своей речи:
     - Семейная жизнь понижает энергию революционера, всегда понижает! Дети, необеспеченность, необходимость много работать для хлеба. А революционер должен развивать свою энергию неустанно, все глубже и шире. Этого требует время - мы должны идти всегда впереди всех, потому что мы - рабочие, призванные силою истории разрушить старый мир, создать новую жизнь. А если мы отстаем, поддаваясь усталости или увлеченные близкой возможностью маленького завоевания, - это плохо, это почти измена делу! Нет никого, с кем бы мы могли идти рядом, не искажая нашей веры, и никогда мы не должны забывать, что наша задача - не маленькие завоевания, а только полная победа.
     Голос у него стал крепким, лицо побледнело, и в глазах загорелась обычная, сдержанная и ровная сила. Снова громко позвонили, прервав на полуслове речь Николая, - это пришла Людмила в легком не по времени пальто, с покрасневшими от холода щеками. Снимая рваные галоши, она сердитым голосом сказала:
     - Назначен суд, - через неделю!
     - Это верно? - крикнул Николай из комнаты. Мать быстро пошла к нему, не понимая - испуг или радость волнует ее. Людмила, идя рядом с нею, с иронией говорила своим низким голосом:
     - Верно! В суде совершенно открыто говорят, что приговор уже готов. Но что же это? Правительство боится, что его чиновники мягко отнесутся к его врагам? Так долго, так усердно развращая своих слуг, оно все еще не уверено в их готовности быть подлецами?..
     Людмила села на диван, потирая худые щеки ладонями, в ее матовых глазах горело презрение, голос все больше наливался гневом.
     - Вы напрасно тратите порох, Людмила! - успокоительно сказал Николай. - Ведь они не слышат вас...
     Мать напряженно вслушивалась в ее речь, но ничего не понимала, невольно повторяя про себя одни и те же слова:
     "Суд, через неделю суд!"
     Она вдруг почувствовала приближение чего-то неумолимого, нечеловечески строгого. XXIII
     Так, в этой туче недоумения и уныния, под тяжестью тоскливых ожиданий, она молча жила день, два, а на третий явилась Саша и сказала Николаю:
     - Все готово! Сегодня в час...
     - Уже готово? - удивился он.
     - Да ведь чего же? Мне нужно было только достать место и одежду для Рыбина, все остальное взял на себя Гобун. Рыбину придется пройти всего один квартал. Его на улице встретит Весовщиков, - загримированный, конечно, - накинет на него пальто, даст шапку и укажет путь. Я буду ждать его, переодену и увезу.
     - Недурно! А кто это Гобун? - спросил Николай.
     - Вы видели его. В его квартире вы занимались со слесарями.
     - А! Помню. Чудаковатый старик...
     - Он отставной солдат, кровельщик. Малоразвитой человек, с неисчерпаемой ненавистью ко всякому насилию... Философ немножко, - задумчиво говорила Саша, глядя в окно. Мать молча слушала ее, и что-то неясное медленно назревало в ней.
     - Гобун хочет освободить племянника своего, - помните, вам нравился Евченко, такой щеголь и чистюля? Николай кивнул головой.
     - У него все налажено хорошо, - продолжала Саша, - но я начинаю сомневаться в успехе. Прогулки - общие; я думаю, что, когда заключенные увидят лестницу, - многие захотят бежать...
     Она, закрыв глаза, помолчала, мать подвинулась ближе к
     ней.
     - И помешают друг другу...
     Они все трое стояли перед окном, мать - позади Николая и Саши. Их быстрый говор будил в сердце ее смутное чувство...
     Я пойду туда! - вдруг сказала она.
     Зачем? - спросила Саша.
     Не ходите, голубчик! Еще как-нибудь попадетесь! Не
     надо! - посоветовал Николай.
     Мать посмотрела на него и тише, но настойчивее повторила:
     - Нет, я пойду...
     Они быстро переглянулись, Саша, пожимая плечами, сказала:
     - Это понятно...
     Обернувшись к матери, она взяла ее под руку, покачнулась к ней и заговорила простым и близким сердцу матери голосом:
     - Я все-таки скажу вам, вы напрасно ждете...
     - Голубушка! - воскликнула мать, прижав ее к себе дрожащей рукой. - Возьмите меня, - не помешаю! Мне - нужно. Не верю я, что можно это - убежать!
     Она пойдет! - сказала девушка Николаю.
     Это ваше дело! - ответил он, наклоняя голову.
     Нам нельзя быть вместе. Вы идите в поле, к огородам. Оттуда видно стену тюрьмы. Но - если спросят вас, что вы там делаете?
     Обрадованная, мать уверенно ответила:
     - Найду, что сказать!..
     - Не забывайте, что вас знают тюремные надзиратели! - говорила Саша. - И если они увидят вас там...
     - Не увидят! - воскликнула мать. В ее груди вдруг болезненно ярко вспыхнула все время незаметно тлевшая надежда и оживила ее... "А может быть, и он тоже..." - думала она, поспешно одеваясь.
     Через час мать была в попе за тюрьмой. Резкий ветер летал вокруг нее, раздувал платье, бился о мерзлую землю, раскачивал ветхий забор огорода, мимо которого шла она, и с размаху ударялся о невысокую стену тюрьмы. Опрокинувшись за стену, взметал со двора чьи-то крики, разбрасывал их по воздуху, уносил в небо. Там быстро бежали облака, открывая маленькие просветы в синюю высоту.
     Сзади матери был огород, впереди кладбище, а направо, саженях в десяти, тюрьма. Около кладбища солдат гонял на корде лошадь, а другой, стоя рядом с ним, громко топал в землю ногами, кричал, свистел и смеялся. Больше никого не было около тюрьмы.

/ Полные произведения / Горький М. / Мать

Смотрите также по произведению "Мать":

• Сочинения
• Краткое содержание
• Характеристика героев