• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Толстой Л.Н. / Анна Каренина

Анна Каренина [41/60]

Скачать полное произведение

    Он не мог сказать ей это. "Но как она может не понимать этого, и что в ней делается?" - говорил он себе. Он чувствовал, как в одно и то же время уважение его к ней уменьшалось и увеличивалось сознание ее красоты.
     Нахмуренный вернулся он в свой номер и, подсев к Яшвину, вытянувшему свои длинные ноги на стул и пившему коньяк с сельтерской водой, велел себе подать того же.
     - Ты говоришь, Могучий Ланковского. Это лошадь хорошая, и я советую тебе купить, - сказал Яшвин, взглянув на мрачное лицо товарища. - У него вислозадина, но ноги и голова - желать лучше нельзя.
     - Я думаю, что возьму, - отвечал Вронский.
     Разговор о лошадях занимал его, но ни на минуту он не забывал Анны, невольно прислушивался к звукам шагов по коридору и поглядывал на часы на камине.
     - Анна Аркадьевна приказала доложить, что они поехали в театр.
     Яшвин, опрокинув еще рюмку коньяку в шипящую воду, выпил и встал, застегиваясь.
     - Что ж? поедем, - сказал он, чуть улыбаясь под усами и показывая этою улыбкой, что понимает причину мрачности Вронского, но не придает ей значения.
     - Я не поеду, - мрачно отвечал Вронский.
     - А мне надо, я обещал. Ну, до свиданья. А то приезжай в кресла, Красинского кресло возьми, - прибавил Яшвин, выходя.
     - Нет, мне дело есть.
     "С женою забота, с не-женою еще хуже", - подумал Яшвин, выходя из гостиницы.
     Вронский, оставшись один, встал со стула и принялся ходить по комнате.
     "Да нынче что? Четвертый абонемент... Егор с женою там и мать, вероятно. Это значит - весь Петербург там. Теперь она вошла, сняла шубку и вышла на свет. Тушкевич, Яшвин, княжна Варвара... - представлял он себе. - Что ж я-то? Или я боюсь, или передал покровительство над ней Тушкевичу? Как ни смотри - глупо, глупо... И зачем она ставит меня в такое положение?" - сказал он, махнув рукой.
     Этим движением он зацепил столик, на котором стояла сельтерская вода и графин с коньяком, и чуть не столкнул его. Он хотел подхватить, уронил и с досады толкнул ногой стол и позвонил.
     - Если ты хочешь служить у меня, - сказал он вошедшему камердинеру, - то помни свое дело. Чтоб этого не было. Ты должен убрать.
     Камердинер, чувствуя себя невиноватым, хотел оправдываться, но, взглянув на барина, понял по его лицу, что надо только молчать, и, поспешно извиваясь, опустился на ковер и стал разбирать целые и разбитые рюмки и бутылки.
     - Это не твое дело, пошли лакея убирать и приготовь мне фрак.
     Вронский вошел в театр в половине девятого. Спектакль был во всем разгаре. Капельдинер-старичок снял шубу с Вронского и, узнав его, назвал "ваше сиятельство" и предложил не брать нумерка, а просто крикнуть Федора. В светлом коридоре никого не было, кроме капельдинера и двух лакеев с шубами на руках, слушавших у двери. Из-за притворенной двери слышались звук осторожного аккомпанемента стаккато оркестра и одного женского голоса, который отчетливо выговаривал музыкальную фразу. Дверь отворилась, пропуская прошмыгнувшего капельдинера, и фраза, подходившая к концу, ясно поразила слух Вронского. Но дверь тотчас же затворилась, и Вронский не слышал конца фразы и каданса, но понял по грому рукоплесканий из-за двери, что каданс кончился. Когда он вошел в ярко освещенную люстрами и бронзовыми газовыми рожками залу, шум еще продолжался. На сцене певица, блестя обнаженными плечами и бриллиантами, нагибаясь и улыбаясь, собирала с помощью тенора, державшего ее за руку, неловко перелетавшие через рампу букеты и подходила к господину с рядом посередине блестевших помадой волос, тянувшемуся длинными руками через рампу с какою-то вещью, - и вся публика в партере, как и в ложах, суетилась, тянулась вперед, кричала и хлопала. Капельмейстер на своем возвышении помогал в передаче и оправлял свой белый галстук. Вронский вошел в середину партера и, остановившись, стал оглядываться. Нынче менее, чем когда-нибудь, обратил он внимание на знакомую, привычную обстановку, на сцену, на этот шум, на все это знакомое, неинтересное, пестрое стадо зрителей в битком набитом театре.
     Те же, как всегда, были по ложам какие-то дамы с какими-то офицерами в задах лож; те же, бог знает кто, разноцветные женщины, и мундиры, и сюртуки; та же грязная толпа в райке, и во всей этой толпе, в ложах и в первых рядах были человек сорок настоящих мужчин и женщин. И на эти оазисы Вронский тотчас обратил внимание и с ними тотчас же вошел в сношение.
     Акт кончился, когда он вошел, и потому он, не заходя в ложу брата, прошел до первого ряда и остановился у рампы с Серпуховским, который, согнув колено и постукивая каблуком в рампу и издалека увидав его, подозвал к себе улыбкой.
     Вронский еще не видал Анны, он нарочно не смотрел в ее сторону. Но он знал по направлению взглядов, где она. Он незаметно оглядывался, но не искал ее; ожидая худшего, он искал глазами Алексея Александровича. На его счастие, Алексея Александровича нынешний раз не было в театре.
     - Как в тебе мало осталось военного! - сказал ему Серпуховской. - Дипломат, артист, вот этакое что-то.
     - Да, я как домой вернулся, так надел фрак, - отвечал Вронский, улыбаясь и медленно вынимая бинокль.
     - Вот в этом я, признаюсь, тебе завидую. Я когда возвращаюсь из-за границы и надеваю это, - он тронул эксельбанты, - мне жалко свободы.
     Серпуховской уже давно махнул рукой на служебную деятельность Вронского, но любил его по-прежнему и теперь был с ним особенно любезен.
     - Жалко, ты опоздал к первому акту.
     Вронский, слушая одним ухом, переводил бинокль с бенуара на бельэтаж и оглядывал ложи. Подле дамы в тюрбане и плешивого старичка, сердито мигавшего в стекле подвигавшегося бинокля, Вронский вдруг увидал голову Анны, гордую, поразительно красивую и улыбающуюся в рамке кружев. Она была в пятом бенуаре, в двадцати шагах от него. Сидела она спереди и, слегка оборотившись, говорила что-то Яшвину. Постанов ее головы на красивых и широких плечах и сдержанно-возбужденное сияние ее глаз и всего лица напомнили ему ее такою совершенно, какою он увидел ее на бале в Москве. Но он совсем иначе теперь ощущал эту красоту. В чувстве его к ней теперь не было ничего таинственного, и потому красота ее, хотя и сильнее, чем прежде, привлекала его, вместе с тем теперь оскорбляла его. Она не смотрела в его сторону, но Вронский чувствовал, что она уже видела его.
     Когда Вронский опять навел в ту сторону бинокль, он заметил, что княжна Варвара особенно красна, неестественно смеется и беспрестанно оглядывается на соседнюю ложу; Анна же, сложив веер и постукивая им по красному бархату, приглядывается куда-то, но не видит и, очевидно, не хочет видеть того, что происходит в соседней ложе. На лице Яшвина было то выражение, которое бывало на нем, когда он проигрывал. Он, насупившись, засовывал все глубже и глубже в рот свой левый ус и косился на ту же соседнюю ложу.
     В ложе этой, слева, были Картасовы. Вронский знал их и знал, что Анна с ними была знакома. Картасова, худая, маленькая женщина, стояла в своей ложе и, спиной оборотившись к Анне, надевала накидку, подаваемую ей мужем. Лицо ее было бледно и сердито, и она что-то взволнованно говорила. Картасов, толстый плешивый господин, беспрестанно оглядываясь на Анну, старался успокоить жену. Когда жена вышла, муж долго медлил, отыскивая глазами взгляда Анны и, видимо, желая ей поклониться. Но Анна, очевидно нарочно не замечая его, оборотившись назад, что-то говорила нагнувшемуся к ней стриженою головой Яшвину. Картасов вышел, не поклонившись, и ложа осталась пустою.
     Вронский не понял того, что именно произошло между Картасовыми и Анной, но он понял, что произошло что-то унизительное для Анны. Он понял это и по тому, что видел, и более всего по лицу Анны, которая, он знал, собрала свои последние силы, чтобы выдерживать взятую на себя роль. И эта роль внешнего спокойствия вполне удавалась ей. Кто не знал ее и ее круга, не слыхал всех выражений соболезнования, негодования и удивления женщин, что она позволила себе показаться в свете и показаться так заметно в своем кружевном уборе и со своей красотой, те любовались спокойствием и красотой этой женщины и не подозревали, что она испытывала чувства человека, выставляемого у позорного столба.
     Зная, что что-то случилось, но не зная, что именно, Вронский испытывал мучительную тревогу и, надеясь узнать что-нибудь, пошел в ложу брата. Нарочно выбрав противоположный от ложи Анны пролет партера, он, выходя, столкнулся с бывшим полковым командиром своим, говорившим с двумя знакомыми. Вронский слышал, как было произнесено имя Карениных, и заметил, как поспешил полковой командир громко назвать Вронского, значительно взглянув на говоривших.
     - А, Вронский! Когда же в полк? Мы тебя не можем отпустить без пира. Ты самый коренной наш, - сказал полковой командир.
     - Не успею, очень жалко, до другого раза, - сказал Вронский и побежал вверх по лестнице в ложу брата.
     Старая графиня, мать Вронского, со своими стальными букольками, была в ложе брата. Варя с княжной Сорокиной встретились ему в коридоре бельэтажа.
     Проводив княжну Сорокину до матери, Варя подала руку деверю и тотчас же начала говорить с ним о том, что интересовало его. Она была взволнована так, как он редко видал ее.
     - Я нахожу, что это низко и гадко, и madame Картасова не имела никакого права. Madame Каренина... - начала она.
     - Да что? Я не знаю.
     - Как, ты не слышал?
     - Ты понимаешь, что я последний об этом услышу.
     - Есть ли злее существо, как эта Картасова?
     - Да что она сделала?
     - Мне муж рассказал... Она оскорбила Каренину. Муж ее через ложу стал говорить с ней, а Картасова сделала ему сцену. Она, говорят, громко сказала что-то оскорбительное и вышла.
     - Граф, ваша maman зовет вас, - сказала княжна Сорокина, выглядывая из двери ложи.
     - А я тебя все жду, - сказала ему мать, насмешливо улыбаясь. - Тебя совсем не видно.
     Сын видел, что она не могла удержать улыбку радости.
     - Здравствуйте, maman. Я шел к вам, - сказал он холодно.
     - Что же ты не идешь faire la cour a madame Karenine? - прибавила она, когда княжна Сорокина отошла. - Elle fait sensation. On oublie la Pattie pour elle.
     - Maman, я вас просил не говорить мне про это, - отвечал он, хмурясь.
     - Я говорю то, что говорят все.
     Вронский ничего не ответил и, сказав несколько слов княжне Сорокиной, вышел. В дверях он встретил брата.
     - А, Алексей! - сказал брат. - Какая гадость! Дура, больше ничего... Я сейчас хотел к ней идти.. Пойдем вместе.
     Вронский не слушал его. Он быстрыми шагами пошел вниз: он чувствовал, что ему надо что-то сделать, но не знал что. Досада на нее за то, что она ставила себя и его в такое фальшивое положение, вместе с жалостью к ней за ее страдания волновали его. Он сошел вниз в партер и направился прямо к бенуару Анны.
     У бенуара стоял Стремов и разговаривал с нею:
     - Теноров нет больше. Le moule en est brise.
     Вронский поклонился ей и остановился, здороваясь со Стремовым.
     - Вы, кажется, поздно приехали и не слыхали лучшей арии, - сказала Анна Вронскому, насмешливо, как ему показалось, взглянув на него.
     - Я плохой ценитель, - сказал он, строго глядя на нее.
     - Как князь Яшвин, - сказала она улыбаясь, - который находит, что Патти поет слишком громко.
     - Благодарю вас, - сказала она, взяв в маленькую руку в длинной перчатке поднятую Вронским афишу, и вдруг в это мгновение красивое лицо ее вздрогнуло. Она встала и пошла в глубь ложи.
     Заметив, что на следующий акт ложа ее осталась пустою, Вронский, возбуждая шиканье затихшего при звуках каватины театра, вышел из партера и поехал домой.
     Анна уже была дома. Когда Вронский вошел к ней, она была одна в том самом наряде, в котором она была в театре. Она сидела на первом у стены кресле и смотрела пред собой. Она взглянула на него и тотчас же приняла прежнее положение.
     - Анна, - сказал он.
     - Ты, ты виноват во всем! - вскрикнула она со слезами отчаяния и злости в голосе, вставая.
     - Я просил, я умолял тебя не ездить, я знал, что тебе будет неприятно...
     - Неприятно!- вскрикнула она. - Ужасно! Сколько бы я ни жила, я не забуду этого. Она сказала, что позорно сидеть рядом со мной.
     - Слова глупой женщины, - сказал он, - но для чего рисковать, вызывать...
     - Я ненавижу твое спокойствие. Ты не должен был доводить меня до этого. Если бы ты любил меня....
     - Анна! К чему тут вопрос о моей любви...
     - Да, если бы ты любил меня, как я, если бы ты мучался, как я... - сказала она, с выражением испуга взглядывая на него.
     Ему жалко было ее и все-таки досадно. Он уверял ее в своей любви, потому что видел, что только одно это может теперь успокоить ее, и не упрекал ее словами, но в душе своей он упрекал ее.
     И те уверения в любви, которые ему казались так пошлы, что ему совестно было выговаривать их, она впивала в себя и понемногу успокоивалась. На другой день после этого, совершенно примиренные, они уехали в деревню.
     * ЧАСТЬ ШЕСТАЯ *
    I
     Дарья Александровна проводила лето с детьми в Покровском, у сестры своей Кити Левиной. В ее именье дом совсем развалился, и Левин с женой уговорили ее провести лето у них. Степан Аркадьич очень одобрил это устройство. Он говорил, что очень сожалеет, что служба мешает ему провести с семейством лето в деревне, что для него было бы высшим счастием, и, оставаясь в Москве, приезжал изредка в деревню на день и два. Кроме Облонских со всеми детьми и гувернанткой, в это лето гостила у Левиных еще старая княгиня, считавшая своим долгом следить за неопытною дочерью, находившеюся в таком положении. Кроме того, Варенька, заграничная приятельница Кити, исполнила свое обещание приехать к ней, когда Кити будет замужем, и гостила у своего друга. Все это были родные и друзья жены Левина. И хотя он всех их любил, ему немного жалко было своего левинского мира и порядка, который был заглушаем этим наплывом "щербацкого элемента", как он говорил себе. Из его родных гостил в это лето у них один Сергей Иванович, но и тот был не левинского, а кознышевского склада человек, так что левинский дух совершенно уничтожался.
     В левинском давно пустынном доме теперь было так много народа, что почти все комнаты были заняты, и почти каждый день старой княгине приходилось, садясь за стол, пересчитывать всех и отсаживать тринадцатого внука или внучку за особенный столик. И для Кити, старательно занимавшейся хозяйством, было немало хлопот о приобретении кур, индюшек, уток, которых при летних аппетитах гостей и детей выходило очень много.
     Все семейство сидело за обедом. Дети Долли с гувернанткой и Васенькой делали планы о том, куда идти за грибами. Сергей Иванович, пользовавшийся между всеми гостями уважением к его уму и учености, доходившим почти до поклонения, удивил всех, вмешавшись в разговор о грибах.
     - И меня возьмите с собой. Я очень люблю ходить за грибами, - сказал он, глядя на Вареньку, - я нахожу, что это очень хорошее занятие.
     - Что ж, мы очень рады, - покраснев, отвечала Варенька. Кити значительно переглянулась с Долли. Предложение ученого и умного Сергея Ивановича идти за грибами с Васенькой подтверждало некоторые предположения Кити, в последнее время очень ее занимавшие. Она поспешила заговорить с матерью, чтобы взгляд ее не был замечен. После обеда Сергей Иванович сел со своею чашкой кофе у окна в гостиной, продолжая начатый разговор с братом и поглядывая на дверь, из которой должны были выйти дети, собиравшиеся за грибами. Левин присел на окне возле брата.
     Кити стояла возле мужа, очевидно дожидаясь конца неинтересовавшего разговора, чтобы сказать ему что-то.
     - Ты во многом переменился с тех пор, как женился, и к лучшему, - сказал Сергей Иванович, улыбаясь Кити и, очевидно, мало интересуясь начатым разговором, - но остался верен своей страсти защищать самые парадоксальные темы.
     - Катя, тебе не хорошо стоять, - сказал ей муж, подвигая ей стул и значительно глядя на нее.
     - Ну, да, впрочем, и некогда, - прибавил Сергей Иванович, увидав выбегавших детей.
     Впереди всех боком, галопом, в своих натянутых чулках, махая корзинкой и шляпой Сергея Ивановича, прямо на него бежала Таня.
     Смело подбежав к Сергею Ивановичу и блестя глазами, столь похожими на прекрасные глаза отца, она подала Сергею Ивановичу его шляпу и сделала вид, что хочет надеть на него, робкою и нежною улыбкой смягчая свою вольность.
     - Варенька ждет, - сказала она, осторожно надевая на него шляпу, по улыбке Сергея Ивановича увидав, что это было можно.
     Варенька стояла в дверях, переодетая в желтое ситцевое платье, с повязанным на голове белым платком.
     - Иду, иду, Варвара Андреевна, - сказал Сергей Иванович, допивая из чашки кофей и разбирая по карманам платок и сигарочницу.
     - А что за прелесть моя Варенька! А? - сказала Кити мужу, как только Сергей Иванович встал. Она сказала это так, что Сергей Иванович мог слышать ее, чего одна, очевидно, хотела. - И как она красива, благородно красива! Варенька! - прокричала Кити, - вы будете в мельничном лесу? Мы приедем к вам.
     - Ты решительно забываешь свое положение, Кити, - проговорила старая княгиня, поспешно выходя из двери. - Тебе нельзя так кричать.
     Варенька, услыхав голос Кити и выговор ее матери, быстро, легкими шагами подошла к Киши. Быстрота движений, краска, покрывавшая оживленное лицо, - все показывало, что в ней происходило что-то необыкновенное. Кити знала, что' было это необыкновенное, и внимательно следила за ней. Она теперь позвала Вареньку только затем, чтобы мысленно благословить ее на то важное событие, которое, по мысли Кити, должно было совершиться нынче после обеда в лесу.
     - Варенька, я очень счастлива буду, если случится одна вещь, - шепотом сказала она, целуя ее.
     - А вы с нами пойдете? - смутившись, сказала Варенька Левину, делая вид, что не слыхала того, что ей было сказано.
     - Я пойду, но только до гумна, и там останусь.
     - Ну что тебе за охота? - сказала Кити.
     - Нужно новые фуры взглянуть и учесть, - сказал Левин. - А ты где будешь?
     - На террасе.
    II
     На террасе собралось все женское общество. Они и вообще любили сидеть там после обеда, но нынче там было еще и дело. Кроме шитья распашонок и вязанья свивальников, которым все были заняты, нынче там варилось варенье по новой для Агафьи Михайловны методе, без прибавления воды. Кити вводила эту новую методу, употреблявшуюся у них дома. Агафья Михайловна, которой прежде было поручено это дело, считая, что то, что делалось в доме Левиных, не могло быть дурно, все-таки налила воды в клубнику и землянику, утверждая, что это невозможно иначе; она была уличена в этом, и теперь варилась малина при всех, и Агафья Михайловна должна была быть приведена к убеждению, что и без воды варенье выйдет хорошо.
     Агафья Михайловна с разгоряченным и огорченным лицом, спутанными волосами и обнаженными по локоть худыми руками кругообразно покачивала тазик над жаровней и мрачно смотрела на малину, от всей души желая, чтоб она застыла и не проварилась. Княгиня, чувствуя, что на нее, как на главную советницу по варке малины, должен быть направлен гнев Агафьи Михайловны, старалась сделать вид, что она занята другим и не интересуется малиной, говорила о постороннем, но искоса поглядывала на жаровню.
     - Я на дешевом товаре всегда платья девушкам покупаю сама, - говорила княгиня, продолжая начатый разговор... - Не снять ли теперь пенок, голубушка? - прибавила она, обращаясь к Агафье Михайловне. - Совсем тебе не нужно это делать самой, и жарко, - остановила она Кити.
     - Я сделаю, - сказала Долли и, встав, осторожно стала водить ложкой по пенящемуся сахару, изредка, чтоб отлепить от ложки приставшее к ней, постукивая ею по тарелке, покрытой уже разноцветными, желто-розовыми, с подтекающим кровяным сиропом, пенками. "Как они будут это лизать с чаем!" - думала она о своих детях, вспоминая, как она сама, бывши ребенком, удивлялась, что большие не едят самого лучшего - пенок.
     - Стива говорит, что гораздо лучше давать деньги, - продолжала между тем Долли начатый занимательный разговор о том, как лучше дарить людей, - но...
     - Как можно деньги! - в один голос заговорили княгиня и Кити. - Они ценят это.
     - Ну, я, например, в прошлом году купила нашей Матрене Семеновне не поплин, а вроде этого, - сказала княгиня.
     - Я помню, она в ваши именины в нем была.
     - Премиленький узор; так просто и благородно. Я сама хотела себе сделать, если б у ней не было. Вроде как у Вареньки. Так мило и дешево.
     - Ну, теперь, кажется, готово, - сказала Долли, спуская сироп с ложки.
     - Когда крендельками, тогда готово. Еще поварите, Агафья Михайловна.
     - Эти мухи! - сердито сказала Агафья Михайловна. - Все то же будет, - прибавила она.
     - Ах, как он мил, не пугайте его! - неожиданно сказала Кити, глядя на воробья, который сел на перила и, перевернув стерженек малины, стал клевать его.
     - Да, но ты бы подальше от жаровни, - сказала мать.
     - A propos de Варенька, - сказала Кити по-французски, как они и все время говорили, чтоб Агафья Михайловна не понимала их. - Вы знаете, maman, что я нынче почему-то жду решения. Вы понимаете какое. Как бы хорошо было!
     - Однако какова мастерица сваха! - сказала Долли. - Как она осторожно и ловко сводит их...
     - Нет, скажите, maman, что вы думаете?
     - Да что же думать? Он (он разумелся Сергей Иванович) мог всегда сделать первую партию в России; теперь он уж не так молод, но все-таки, я знаю, за него и теперь пошли бы многие... Она очень добрая, но он мог бы...
     - Нет, вы поймите, мама, почему для него и для нее лучше нельзя придумать. Первое - она прелесть! - сказала Кити, загнув один палец.
     - Она очень нравится ему, это верно, - подтвердила Долли.
     - Потом он такое занимает положение в свете, что ему ни состояние, ни положение в свете его жены совершенно не нужны. Ему нужно одно - хорошую, милую жену, спокойную.
     - Да, уж с ней можно быть спокойным, - подтвердила Долли.
     - Третье, чтоб она его любила. И это есть... То есть это так бы хорошо было!.. Жду, что вот они явятся из леса; и все решится. Я сейчас увижу по глазам. Я бы так рада была! Как ты думаешь, Долли?
     - Да ты не волнуйся. Тебе совсем не нужно волноваться, - сказала мать.
     - Да я не волнуюсь, мама. Мне кажется, что он нынче сделает предложение.
     - Ах, это так странно, как и когда мужчина делает предложение... Есть какая-то преграда, и вдруг она прорвется, - сказала Долли, задумчиво улыбаясь и вспоминая свое прошедшее со Степаном Аркадьичем.
     - Мама, как вам папа сделал предложение? - вдруг спросила Кити.
     - Ничего необыкновенного не было, очень просто, - отвечала княгиня, но лицо ее все просияло от этого воспоминания.
     - Нет, но как? Вы все-таки его любили, прежде чем вам позволили говорить?
     Кити испытывала особенную прелесть в том, что она с матерью теперь могла говорить, как с равною, об этих самых главных вопросах в жизни женщины.
     - Разумеется, любила; он ездил к нам в деревню.
     - Но как решилось? Мама?
     - Ты думаешь, верно, что вы что-нибудь новое выдумали? Все одно и то же: решилось глазами, улыбками...
     - Как вы это хорошо сказали, мама! Именно глазами и улыбками, - подтвердила Долли.
     - Но какие слова он говорил?
     - Какие тебе Костя говорил?
     - Он писал мелом. Это было удивительно... Как это мне давно кажется! - сказала она.
     И три женщины задумались об одном и том же. Кити первая прервала молчание. Ей вспомнилась вся эта последняя пред ее замужеством зима и ее увлечение Вронским.
     - Одно... это прежняя пассия Вареньки, - сказала она, по естественной связи мысли вспомнив об этом. - Я хотела сказать как-нибудь Сергею Ивановичу, приготовить его. Они, все мужчины, - прибавила она, - ужасно ревнивы к нашему прошедшему.
     - Не все, - сказала Долли. - Ты это судишь по своему мужу. Он до сих пор мучается воспоминанием о Вронском. Да? Правда ведь?
     - Правда, - задумчиво улыбаясь глазами, отвечала Кити.
     - Только я не знаю, - вступилась княгиня-мать за свое материнское наблюдение за дочерью, - какое же твое прошедшее могло его беспокоить? Что Вронский ухаживал за тобой? Это бывает с каждою девушкой.
     - Ну, да не про это мы говорим, - покраснев, сказала Кити.
     - Нет, позволь, - продолжала мать, - и потом ты сама мне не хотела позволить переговорить с Вронским. Помнишь?
     - Ах, мама! - с выражением страдания сказала Кити.
     - Теперь вас не удержишь... Отношения твои и не могли зайти дальше, чем должно; я бы сама вызвала его. Впрочем, тебе, моя душа, не годится волноваться. Пожалуйста, помни это и успокойся.
     - Я совершенно спокойна, maman.
     - Как счастливо вышло тогда для Кити, что приехала Анна, - сказала Долли, - и как несчастливо для нее. Вот именно наоборот, - прибавила она, пораженная своею мыслью. - Тогда Анна так была счастлива, а Кити себя считала несчастливой. Как совсем наоборот! Я часто о ней думаю.
     - Есть о ком думать! Гадкая, отвратительная женщина, без сердца, - сказала мать, не могшая забыть, что Кити вышла не за Вронского, а за Левина.
     - Что за охота про это говорить, - с досадой сказала Кити, - я об этом не думаю и не хочу думать... И не хочу думать, - повторила она, прислушиваясь к знакомым шагам мужа по лестнице террасы.
     - О чем это: и не хочу думать? - спросил Левин, входя на террасу.
     Но никто не ответил ему, и он не повторил вопроса.
     - Мне жалко, что я расстроил ваше женское царство, - сказал он, недовольно оглянув всех и поняв, что говорили о чем-то таком, чего бы не стали говорить при нем.
     На секунду он почувствовал, что разделяет чувство Агафьи Михайловны, недовольство на то, что варят малину без воды, и вообще на чуждое щербацкое влияние. Он улыбнулся, однако, и подошел к Кити.
     - Ну, что? - спросил он ее, с тем самым выражением глядя на нее, с которым теперь все обращались к ней.
     - Ничего, прекрасно, - улыбаясь, сказала Кити, - а у тебя как?
     - Да втрое больше везут, чем телега. Так ехать за детьми? Я велел закладывать.
     - Что ж, ты хочешь Кити на линейке везти? - с упреком сказала мать.
     - Да ведь шагом, княгиня.
     Левин никогда не называл княгиню maman, как это делают зятья, и это было неприятно княгине. Но Левин, несмотря на то, что он очень любил и уважал княгиню, не мог, не осквернив чувства к своей умершей матери, называть ее так.
     - Пойдемте с нами, maman, - сказала Кити.
     - Не хочу я смотреть на эти безрассудства.
     - Ну, я пешком пойду. Ведь мне здорово. - Кити встала, подошла к мужу и взяла его за руку.
     - Здорово, но все в меру, - сказала княгиня.
     - Ну что, Агафья Михайловна, готово варенье? - сказал Левин, улыбаясь Агафье Михайловне и желая развеселить ее. - Хорошо по-новому?
     - Должно быть, хорошо. По-нашему, переварено.
     - Оно и лучше, Агафья Михайловна, не прокиснет, а то у нас лед теперь уж растаял, а беречь негде, - сказала Кити, тотчас же поняв намерение мужа и c тем же чувством обращаясь к старухе. - Зато ваше соленье такое, что мама говорит, нигде такого не едала, - прибавила она, улыбаясь и поправляя на ней косынку.
     Агафья Михайловна посмотрела на Кити сердито.
     - Вы меня не утешайте, барыня. Я вот посмотрю на вас с ним, мне и весело, - сказала она, и это грубое выражение с ним, а не с ними тронуло Кити.
     - Поедемте с нами за грибами, вы нам места покажете. - Агафья Михайловна улыбнулась, покачала половой, как бы говоря; "И рада бы посердиться на вас, да нельзя".
     - Сделайте, пожалуйста, по моему совету, - сказала старая княгиня, - сверх варенья положите бумажку и ромом намочите: и безо льда никогда плесени не будет. III
     Кити была в особенности рада случаю побыть с глазу на глаз с мужем, потому что она заметила, как тень огорчения пробежала на его так живо все отражающем лице в ту минуту, как он вошел на террасу и спросил, о чем говорили, и ему не ответили.
     Когда они пошли пешком вперед других и вышли из виду дома на накатанную, пыльную и усыпанную ржаными колосьями и зернами дорогу, она крепче оперлась на его руку и прижала ее к себе. Он уже забыл о минутном неприятном впечатлении и наедине с нею испытывал теперь, когда мысль о ее беременности ни на минуту не покидала его, то, еще новое для него и радостное, совершенно чистое от чувственности наслаждение близости к любимой женщине. Говорить было нечего, но ему хотелось слышать звук ее голоса, так же как и взгляд, изменившегося теперь при беременности. В голосе, как и во взгляде, была мягкость и серьезность, подобная той, которая бывает у людей, постоянно сосредоточенных над одним любимым делом.
     - Так ты не устанешь? Упирайся больше, - сказал он.
     - Нет, я так рада случаю побыть с тобою наедине, и признаюсь, как ни хорошо мне с ними, жалко наших зимних вечеров вдвоем.
     - То было хорошо, а это еще лучше. Оба лучше, - сказал он, прижимая ее руку.
     - Ты знаешь, про что мы говорили, когда ты вошел?
     - Про варенье?
     - Да, и про варенье; но потом о том, как делают предложение.

/ Полные произведения / Толстой Л.Н. / Анна Каренина

Смотрите также по произведению "Анна Каренина":

• Сочинения
• Краткое содержание
• Характеристика героев