• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Гоголь Н.В. / Вечера на хуторе близ Диканьки

Вечера на хуторе близ Диканьки [5/14]

Скачать полное произведение

    -- Ну, сват, вспомнил время! Тогда от Кременчуга до самых Домен не насчитывали и двух винниц. А теперь... Слышал ли ты, что повыдумали проклятые немцы? Скоро, говорят, будут курить не дровами, как все честные христиане, а каким-то чертовским паром. -- Говоря эти слова, винокур в размышлении глядел на стол и на расставленные на нем руки свои. -- Как это паром -- ей-богу, не знаю!
     -- Что за дурни, прости господи, эти немцы! -- сказал голова. -- Я бы батогом их, собачьих детей! Слышанное ли дело, чтобы паром можно было кипятить что! Поэтому ложку борщу нельзя поднести ко рту, не изжаривши губ, вместо молодого поросенка...
     -- И ты, сват, -- отозвалась сидевшая на лежанке, поджавши под себя ноги, свояченица, -- будешь все это время жить у нас без жены?
     -- А для чего она мне? Другое дело, если бы что доброе было.
     -- Будто не хороша? -- спросил голова, устремив на него глаз свой.
     -- Куды тебе хороша! Стара як бис. Харя вся в морщинах, будто выпорожненный кошелек. -- И низенькое строение винокура расшаталось снова от громкого смеха.
     В это время что-то стало шарить за дверью; дверь растворилась, и мужик, не снимая шапки, ступил за порог и стал, как будто в раздумье, посреди хаты, разинувши рот и оглядывая потолок. Это был знакомец наш, Каленик.
     -- Вот я и домой пришел! -- говорил он, садясь на лавку у дверей и не обращая никакого внимания на присутствующих. -- Вишь, как растянул вражий сын, сатана, дорогу! Идешь, идешь, и конца нет! Ноги как будто переломал кто-нибудь. Достань-ка там, баба, тулуп, подостлать мне. На печь к тебе не приду, ей-богу, не приду: ноги болят! Достань его, там он лежит, близ покута; гляди только, не опрокинь горшка с тертым табаком. Или нет, не тронь, не тронь! Ты, может быть, пьяна сегодня... Пусть, уже я сам достану.
     Каленик приподнялся немного, но неодолимая сила приковала его к скамейке.
     -- За это люблю, -- сказал голова, -- пришел в чужую хату и распоряжается, как дома! Выпроводить его подобру-поздорову!..
     -- Оставь, сват, отдохнуть! -- сказал винокур, удерживая его за руку. -- Это полезный человек; побольше такого народу -- и винница наша славно бы пошла...
     Однако ж не добродушие вынудило эти слова. Винокур верил всем приметам, и тотчас прогнать человека, уже севшего на лавку, значило у него накликать беду.
     -- Что-то как старость придет!.. -- ворчал Каленик, ложась на лавку. -- Добро бы, еще сказать, пьян; так нет же, не пьян. Ейбогу, не пьян! Что мне лгать! Я готов объявить это хоть самому голове. Что мне голова? Чтоб он издохнул, собачий сын! Я плюю на него! Чтоб его, одноглазого черта, возом переехало! Что он обливает людей на морозе...
     -- Эге! влезла свинья в хату, да и лапы сует на стол, -- сказал голова, гневно подымаясь с своего места; но в это время увесистый камень, разбивши окно вдребезги, полетел ему под ноги. Голова остановился. -- Если бы я знал, -- говорил он, подымая камень, -- какой это висельник швырнул, я бы выучил его, как кидаться! Экие проказы! -- продолжал он, рассматривая его на руке пылающим взглядом. -- Чтобы он подавился этим камнем...
     -- Стой, стой! Боже тебя сохрани, сват! -- подхватил, побледневши, винокур. -- Боже сохрани тебя, и на том и на этом свете, поблагословить кого-нибудь такою побранкою!
     -- Вот нашелся заступник! Пусть он пропадет!..
     -- И не думай, сват! Ты не знаешь, верно, что случилось с покойною тещею моей?
     -- С тещей?
     -- Да, с тещей. Вечером, немного, может, раньше теперешнего, уселись вечерять: покойная теща, покойный тесть, да наймыт, да наймычка, да детей штук с пятеро. Теща отсыпала немного галушек из большого казана в миску, чтобы не так были горячи. После работ все проголодались и не хотели ждать, пока простынут. Вздевши на длинные деревянные спички галушки, начали есть. Вдруг откуда ни возьмись человек, -- какого он роду, бог его знает, -- просит и его допустить к трапезе. Как не накормить голодного человека! Дали и ему спичку. Только гость упрятывает галушки, как корова сено. Покамест те съели по одной и опустили спички за другими, дно было гладко, как панский помост. Теща насыпала еще; думает, гость наелся и будет убирать меньше. Ничего не бывало. Еще лучше стал уплетать! и другую выпорожнил! "А чтоб ты подавился этими галушками!" -- подумала голодная теща; как вдруг тот поперхнулся и упал. Кинулись к нему -- и дух вон. Удавился.
     -- Так ему, обжоре проклятому, и нужно! -- сказал голова.
     -- Так бы, да не так вышло: с того времени покою не было теще. Чуть только ночь, мертвец и тащится. Сядет верхом на трубу, проклятый, и галушку держит в зубах. Днем все покойно, и слуху нет про него; а только станет примеркать -- погляди на крышу, уже и оседлал, собачий сын, трубу.
     -- И галушка в зубах?
     -- И галушка в зубах.
     -- Чудно, сват! Я слыхал что-то похожее еще за покойницу царицу...
     Тут голова остановился. Под окном послышался шум и топанье танцующих. Сперва тихо звукнули струны бандуры, к ним присоединился голос. Струны загремели сильнее; несколько голосов стали подтягивать, и песня зашумела вихрем:
     Хлопцы, слыхали ли вы?
     Наши ль головы не крепки!
     У кривого головы
     В голове расселись крепки.
     Набей, бондарь, голову
     Ты стальными обручами!
     Вспрысни, бондарь, голову
     Батогами, батогами!
     Голова наш сед и крив
     Стар, как бес, а что за дурень!
     Прихотлив и похотлив: жмется к девкам...
     Дурень, дурень!
     И тебе лезть к парубкам!
     Тебя б нужно в домовину!
     По усам до по шеям!
     За чуприну! за чуприну!
     -- Славная песня, сват! -- сказал винокур, наклоня немного набок голову и оборотившись к голове, остолбеневшему от удивления при виде такой дерзости. -- Славная! Скверно только, что голову поминают не совсем благопристойными словами... -- И опять положил руки на стол с какие-то сладким умилением в глазах, приготовляясь слушать еще, потому что под окном гремел хохот и крики: "Снова! снова!" Однако ж проницательный глаз увидел бы тотчас, что не изумление удерживало долго голову на одном месте. Так только старый, опытный кот допускает иногда неопытной мыши бегать около своего хвоста; а между тем быстро созидает план, как перерезать ей путь в свою нору. Еще одинокий глаз головы был устремлен на окно, а уже рука, давши знак десятскому, держалась за деревянную ручку двери, и вдруг на улице поднялся крик... Винокур, к числу многих достоинств своих присоединявший и любопытство, быстро набивши табаком свою люльку, выбежал на улицу; но шалуны уже разбежались.
     "Нет, ты не ускользнешь от меня!" -- кричал голова, таща за руку человека в вывороченном шерстью вверх овчинном черном тулупе. Винокур, пользуясь временем, подбежал, чтобы посмотреть в лицо этому нарушителю спокойствия, но с робостию попятился назад, увидевши длинную бороду и страшно размалеванную рожу. "Нет, ты не ускользнешь от меня!" -- кричал голова, продолжая тащить своего пленника прямо в сени, который, не оказывая никакого сопротивления, спокойно следовал за ним, как будто в свою хату.
     -- Карпо, отворяй комору! -- сказал голова десятскому. -- Мы его в темную комору! А там разбудим писаря, соберем десятских, переловим всех этих буянов и сегодня же и резолюцию всем им учиним.
     Десятский забренчал небольшим висячим замком в сенях и отворил комору. В это самое время пленник, пользуясь темнотою сеней, вдруг вырвался с необыкновенною силою из рук его.
     -- Куда? -- закричал голова, ухватив его еще крепче за ворот.
     -- Пусти, это я! -- слышался тоненький голос.
     -- Не поможет! не поможет, брат! Визжи себе хоть чертом, не только бабою, меня не проведешь! -- и толкнул его в темную комору так, что бедный пленник застонал, упавши на пол, а сам в сопровождении десятского отправился в хату писаря, и вслед за ними, как пароход, задымился винокур.
     В размышлении шли они все трое, потупив головы, и вдруг, на повороте в темный переулок, разом вскрикнули от сильного удара по лбам, и такой же крик отгрянул в ответ им. Голова, прищуривши глаз свой, с изумлением увидел писаря с двумя десятскими.
     -- А я к тебе иду, пан писарь.
     -- А я к твоей милости, пан голова.
     -- Чудеса завелися, пан писарь.
     -- Чудные дела, пан голова.
     -- А что?
     -- Хлопцы бесятся! бесчинствуют целыми кучами по улицам. Твою милость величают такими словами... словом, сказать стыдно; пьяный москаль побоится вымолвить их нечестивым своим языком. (Все это худощавый писарь, в пестрядевых шароварах и жилете цвету винных дрожжей, сопровождал протягиванием шеи вперед и приведением ее тот же час в прежнее состояние.) Вздремнул было немного, подняли с постели проклятые сорванцы своими срамными песнями и стуком! Хотел было хорошенько приструнить их, да, покамест надел шаровары и жилет, все разбежались куда ни попало. Самый главный, однако ж, не увернулся от нас. Распевает он теперь в той хате, где держат колодников. Душа горела у меня узнать эту птицу, да рожа замазана сажею, как у черта, что кует гвозди для грешников.
     -- А как он одет, пан писарь?
     -- В черном вывороченном тулупе, собачий сын, пан голова.
     -- А не лжешь ли ты, пан писарь? Что, если этот сорванец сидит теперь у меня в комоде?
     -- Нет, пан голова. Ты сам, не во гнев будь сказано, погрешил немного.
     -- Давайте огня! мы посмотрим его!
     Огонь принесли, дверь отперли, и голова ахнул от удивления, увидев перед собою свояченицу.
     -- Скажи, пожалуйста, -- с такими словами она приступила к нему, -- ты не свихнул еще с последнего ума? Была ли в одноглазой башке твоей хоть капля мозгу, когда толкнул ты меня в темную комору? счастье, что не ударилась головою об железный крюк. Разве я не кричала тебе, что это я? Схватил, проклятый медведь, своими железными лапами, да и толкает! Чтоб тебя на том свете толкали черти!..
     Последние слова вынесла она за дверь на улицу, куда отправилась для какие-нибудь своих причин.
     -- Да, я вижу, что это ты! -- сказал голова, очнувшись. -- Что скажешь, пан писарь, не шельма этот проклятый сорвиголова?
     -- Шельма, пан голова.
     -- Не пора ли нам всех этих повес прошколить хорошенько и заставить их заниматься делом?
     -- Давно пора, давно пора, пан голова.
     -- Они, дурни, забрали себе... Кой черт? мне почудился крик свояченицы на улице; они, дурни, забрали себе в голову, что я им ровня. Они думают, что я какой-нибудь их брат, простой козак! -- Небольшой последовавший за сим кашель и устремление глаза исподлобья вокруг давало догадываться, что голова готовится говорить о чем-то важном. -- В тысячу... этих проклятых названий годов, хоть убей, не выговорю; ну, году, комиссару тогдашнему Ледачему дан был приказ выбрать из козаков такого, который бы был посмышленее всех. О! -- это "о!" голова произнес, поднявши палец вверх, -- посмышленее всех! в проводники к царице. Я тогда...
     -- Что и говорить! Это всякий уже знает, пан голова. Все знают, как ты выслужил царскую ласку. Признайся теперь, моя правда вышла: хватил немного на душу греха, сказавши, что поймал этого сорванца в вывороченном тулупе?
     -- А что до этого дьявола в вывороченном тулупе, то его, в пример другим, заковать в кандалы и наказать примерно. Пусть знают, что значит власть! От кого же и голова поставлен, как не от царя? Потом доберемся и до других хлопцев: я не забыл, как проклятые сорванцы вогнали в огород стадо свиней, переевших мою капусту и огурцы; я не забыл, как чертовы дети отказались вымолотить мое жито; я не забыл... Но провались они, мне нужно непременно узнать, какая это шельма в вывороченном тулупе.
     -- Это проворная, видно, птица! -- сказал винокур, которого щеки в продолжение всего этого разговора беспрерывно заряжались дымом, как осадная пушка, и губы, оставив коротенькую люльку, выбросили целый облачный фонтан. -- Эдакого человека не худо, на всякий случай, и при виннице держать; а еще лучше повесить на верхушке дуба вместо паникадила.
     Такая острота показалась не совсем глупою винокуру, и он тот же час решился, не дожидаясь одобрения других, наградить себя хриплым смехом.
     В это время стали приближаться они к небольшой, почти повалившейся на землю хате; любопытство наших путников увеличилось. Все столпились у дверей. Писарь вынул ключ, загремел им около замка; но этот ключ был от сундука его. Нетерпение увеличилось. Засунув руку, начал он шарить и сыпать побранки, не отыскивая его. "Здесь!" -- сказал он наконец, нагнувшись и вынимая его из глубины обширного кармана, которым снабжены были его пестрядевые шаровары. При этом слове сердца наших героев, казалось, слились в одно, и это огромное сердце забилось так сильно, что неровный стук его не был заглушен даже брякнувшим замком. Двери отворились, и... Голова стал бледен как полотно; винокур почувствовал холод, и волосы его, казалось, хотели улететь на небо; ужас изобразился в лице писаря; десятские приросли к земле и не в состоянии были сомкнуть дружно разинутых ртов своих: перед ними стояла свояченица.
     Изумленная не менее их, она, однако ж, немного очнулась и сделала движение, чтобы подойти к ним.
     -- Стой! -- закричал диким голосом голова и захлопнул за нею дверь. -- Господа! это сатана! -- продолжал он. -- Огня! живее огня! Не пожалею казенной хаты! Зажигай ее, зажигай, чтобы и костей чертовых не осталось на земле.
     Свояченица в ужасе кричала, слыша за дверью грозное определение.
     -- Что вы, братцы! -- говорил винокур. -- Слава богу, волосы у вас чуть не в снегу, а до сих пор ума не нажили: от простого огня ведьма не загорится! Только огонь из люльки может зажечь оборотня. Постойте, я сейчас все улажу!
     Сказавши это, высыпал он горячую золу из трубки в пук соломы и начал раздувать ее. Отчаяние придало в это время духу бедной свояченице, громко стала она умолять и разуверять их.
     -- Постойте, братцы! Зачем напрасно греха набираться; может быть, это и не сатана, -- сказал писарь. -- Если оно, то есть то самое, которое сидит там, согласится положить на себя крестное знамение, то это верный знак, что не черт.
     Предложение одобрено.
     -- Чур меня, сатана! -- продолжал писарь, приложась губами к скважине в дверях. -- Если не пошевелишься с места, мы отворим дверь.
     Дверь отворили.
     -- Перекрестись! -- сказал голова, оглядываясь назад, как будто выбирая безопасное место в случае ретирады.
     Свояченица перекрестилась.
     -- Кой черт! Точно, это свояченица!
     -- Какая нечистая сила затащила тебя, кума, в эту конуру?
     И свояченица, всхлипывая, рассказала, как схватили ее хлопцы в охапку на улице и, несмотря на сопротивление, опустили в широкое окно хаты и заколотили ставнем. Писарь взглянул: петли у широкого ставня оторваны, и он приколочен только сверху деревянным брусом.
     -- Добро ты, одноглазый сатана! -- вскричала она, приступив к голове, который попятился назад и все еще продолжал ее мерять своим глазом. -- Я знаю твой умысел: ты хотел, ты рад был случаю спечь меня, чтобы свободнее было волочиться за дивчатами, чтобы некому было видеть, как дурачится седой дед. Ты думаешь, я не знаю, о чем говорил ты сего вечера с Ганною? О! я знаю все. Меня трудно провесть и не твоей бестолковой башке. Я долго терплю, но после не прогневайся...
     Сказавши это, она показала кулак и быстро ушла, оставив в остолбенении голову. "Нет, тут не на шутку сатана вмешался", -- думал он, сильно почесывая свою макушку.
     -- Поймали! -- вскрикнули вошедшие в это время десятские.
     -- Кого поймали? -- спросил голова.
     -- Дьявола в вывороченном тулупе.
     -- Подавайте его! -- закричал голова, схватив за руки приведенного пленника. -- Вы с ума сошли: да это пьяный Каленик!
     -- Что за пропасть! в руках наших был, пан голова! -- отвечали десятские. -- В переулке окружили проклятые хлопцы, стали танцевать, дергать, высовывать языки, вырывать из рук... черт с вами!.. И как мы попали на эту ворону вместо его, бог один знает!
     -- Властью моей и всех мирян дается повеление, -- сказал голова, -- изловить сей же миг сего разбойника: а оным образом и всех, кого найдете на улице, и привесть на расправу но мне!.
     -- Помилуй, пан голова! -- закричали некоторые, кланяясь в ноги. -- Увидел бы ты, какие хари: убей бог нас, и родились и крестились -- не видали таких мерзких рож. Долго ли до греха, пан голова, перепугают доброго человека так, что после ни одна баба не возьмется вылить переполоху.
     -- Дам я вам переполоху! Что вы? не хотите слушаться? Вы, верно, держите их руку! Вы бунтовщики? Что это?.. Да, что это?.. Вы заводите разбои!.. Вы... Я донесу комиссару! Сей же час! слышите, сей же час. Бегите, летите птицею! Чтоб я вас... Чтоб вы мне...
     Все разбежались.
    V. УТОПЛЕННИЦА
     Не беспокоясь ни о чем, не заботясь о разосланных погонях, виновник всей этой кутерьмы медленно подходил к старому дому и пруду. Не нужно, думаю, сказывать, что это был Левко. Черный тулуп его был расстегнут. Шапку держал он в руке. Пот валил с него градом. Величественно и мрачно чернел кленовый лес, стоявший лицом к месяцу. Неподвижный пруд подул свежестью на усталого пешехода и заставил его отдохнуть на берегу. Все было тихо; в глубокой чаще леса слышались только раскаты соловья. Непреодолимый сон быстро стал смыкать ему зеницы; усталые члены готовы бьши забыться и онеметь; голова клонилась... "Нет, эдак я засну еще здесь!" -- говорил он, подымаясь на ноги и протирая глаза. Оглянулся: ночь казалась перед ним еще блистательнее. Какое-то странное, упоительное сияние примешалось к блеску месяца. Никогда еще не случалось ему видеть подобного. Серебряный туман пал на окрестность. Запах от цветущих яблонь и ночных цветов лился по всей земле. С изумлением глядел он в неподвижные воды пруда: старинный господский дом, опрокинувшись вниз, виден был в нем чист и в каком-то ясном величии. Вместо мрачных ставней глядели веселые стеклянные окна и двери. Сквозь чистые стекла мелькала позолота. И вот почудилось, будто окно отворилось. Притаивши дух, не дрогнув и не спуская глаз с пруда, он, казалось, переселился в глубину его и видит: наперед белый локоть выставился в окно, потом выглянула приветливая головка с блестящими очами, тихо светившими сквозь темно-русые волны волос, и оперлась на локоть. И видит: она качает слегка головою, она машет, она усмехается... Сердце его разом забилось... Вода задрожала, и окно закрылось снова. Тихо отошел он от пруда и взглянул на дом: мрачные ставни были открыты; стекла сияли при месяце. "Вот как мало нужно полагаться на людские толки, -- подумал он про себя. -- Дом новехонький; краски живы, как будто сегодня он выкрашен. Тут живет кто-нибудь", -- и молча подошел он ближе, но все было в нем тихо. Сильно и звучно перекликались блистательные песни соловьев, и когда они, казалось, умирали в томлении и неге, слышался шелест и трещание кузнечиков или гудение болотной птицы, ударявшей скользким носом своим в широкое водное зеркало. Какую-то сладкую тишину и раздолье ощутил Левко в своем сердце. Настроив бандуру, заиграл он и запел:
     Ой та, мiсяцю, мiй мiсяченьку!
     I ти, зоре ясна!
     Ой, свiтiть там по подвi'рi,
     Де дiвчина красна.
     Окно тихо отворилось, и та же самая головка, которой отражение видел он в пруде, выглянула, внимательно прислушиваясь к песне. Длинные ресницы ее были полуопущены на глаза. Вся она была бледна, как полотно, как блеск месяца; но как чудна, как прекрасна! Она засмеялась... Левко вздрогнул.
     -- Спой мне, молодой козак, какую-нибудь песню! -- тихо молвила она, наклонив свою голову набок и опустив совсем густые ресницы.
     -- Какую же тебе песню спеть, моя ясная панночка?
     Слезы тихо покатились по бледному лицу ее.
     -- Парубок, -- говорила она, и что-то неизъяснимо трогательное слышалось в ее речи. -- Парубок, найди мне мою мачеху! Я ничего не пожалею для тебя. Я награжу тебя. Я тебя богато и роскошно награжу! У меня есть зарукавья, шитые шелком, кораллы, ожерелья. Я подарю тебе пояс, унизанный жемчугом. У меня золото есть... Парубок, найди мне мою мачеху! Она страшная ведьма: мне не было от нее покою на белом свете. Она мучила меня, заставляла работать, как простую мужичку. Посмотри на лицо: она вывела румянец своими нечистыми чарами с щек моих. Погляди на белую шею мою: они не смываются! они не смываются! они ни за что не смоются, эти синие пятна от железных когтей ее. Погляди на белые ноги мои: они много ходили; не по коврам только, по песку горячему, по земле сырой, по колючему терновнику они ходили; а на очи мои, посмотри на очи: они не глядят от слез... Найди ее, парубок, найди мне мою мачеху!..
     Голос ее, который вдруг было возвысился, остановился. Ручьи слез покатились по бледному лицу. Какое-то тяжелое, полное жалости и грусти чувство сперлось в груди парубка.
     -- Я готов на все для тебя, моя панночка! -- сказал он в сердечном волнении, -- но как мне, где ее найти?
     -- Посмотри, посмотри! -- быстро говорила она, -- она здесь! она на берегу играет в хороводе между моими девушками и греется на месяце. Но она лукава и хитра. Она приняла на себя вид утопленницы; но я знаю, но я слышу, что она здесь. Мне тяжело, мне душно от ней. Я не могу чрез нее плавать легко и вольно, как рыба. Я тону и падаю на дно, как ключ. Отыщи ее, парубок!
     Левко посмотрел на берег: в тонком серебряном тумане мелькали легкие, как будто тени, девушки в белых, как луг, убранный ландышами, рубашках; золотые ожерелья, монисты, дукаты блистали на их шеях; но они были бледны; тело их было как будто сваяно из прозрачных облак и будто светилось насквозь при серебряном месяце. Хоровод, играя, придвинулся к нему ближе. Послышались голоса.
     -- Давайте в во'рона, давайте играть в ворона! -- зашумели все, будто приречный тростник, тронутый в тихий час сумерек воздушными устами ветра.
     -- Кому же быть вороном?
     Кинули жребий -- и одна девушка вышла из толпы. Левко принялся разглядывать ее. Лицо, платье -- все на ней такое же, как и на других. Заметно только было, что она неохотно играла эту роль. Толпа вытянулась вереницею и быстро перебегала от нападений хищного врага.
     -- Нет, я не хочу быть вороном! -- сказала девушка, изнемогая от усталости. -- Мне жалко отнимать цыпленков у бедной матери!
     "Ты не ведьма!" -- подумал Левко.
     -- Кто же будет вороном?
     Девушки снова собрались кинуть жребий.
     -- Я буду вороном! -- вызвалась одна из средины.
     Левко стал пристально вглядываться в лицо ей. Скоро и смело гналась она за вереницею и кидалась во все стороны, чтобы изловить свою жертву. Тут Левко стал замечать, что тело ее не так светилось, как у прочих: внутри его виделось что-то черное. Вдруг раздался крик: ворон бросился на одну из вереницы, схватил ее, и Левку почудилось, будто у ней выпустились когти и на лице ее сверкнула злобная радость.
     -- Ведьма! -- сказал он, вдруг указав на нее пальцем и оборотившись к дому.
     Панночка засмеялась, и девушки с криком увели за собою представлявшую ворона.
     -- Чем наградить тебя, парубок? Я знаю, тебе не золото нужно: ты любишь Ганну; но суровый отец мешает тебе жениться на ней. Он теперь не помешает; возьми, отдай ему эту записку...
     Белая ручка протянулась, лицо ее как-то чудно засветилось и засияло... С непостижимым трепетом и томительным биением сердца схватил он записку и... проснулся. VI. ПРОБУЖДЕНИЕ
     -- Неужели это я спал? -- сказал про себя Левко, вставая с небольшого пригорка. -- Так живо, как будто наяву!.. Чудно, чудно!.. -- повторил он, оглядываясь.
     Месяц, остановившийся над его головою, показывал полночь; везде тишина; от пруда веял холод; над ним печально стоял ветхий дом с закрытыми ставнями; мох и дикий бурьян показывали, что давно из него удалились люди. Тут он разогнул свою руку, которая судорожно была сжата во все время сна, и вскрикнул от изумления, почувствовавши в ней записку. "Эх, если бы я знал грамоте!" -- подумал он, оборачивая ее перед собою на все стороны. В это мгновение послышался позади его шум.
     -- Не бойтесь, прямо хватайте его! Чего струсили? нас десяток. Я держу заклад, что это человек, а не черт! -- так кричал голова своим сопутникам, и Левко почувствовал себя схваченным несколькими руками, из которых иные дрожали от страха. -- Скидывайка, приятель, свою страшную личину! Полно тебе дурачить людей! -- проговорил голова, ухватив его за ворот, и оторопел, выпучив на него глаз свой. -- Левко, сын! -- вскричал он, отступая от удивления и опуская руки. -- Это ты, собачий сын! вишь, бесовское рождение! Я думаю, какая это шельма, какой это вывороченный дьявол строит штуки! А это, выходит, все ты, невареный кисель твоему батьке в горло, изволишь заводить по улице разбои, сочиняешь песни!.. Эге-ге-ге, Левко! А что это? Видно, чешется у тебя спина! Вязать его!
     -- Постой, батько! велено тебе отдать эту записочку, -- проговорил Левко.
     -- Не до записок теперь, голубчик! Вязать его!
     -- Постой, пан голова! -- сказал писарь, развернув записку, -- комиссарова рука!
     -- Комиссара?
     -- Комиссара? -- повторили машинально десятские.
     "Комиссара? чудно! еще непонятнее!" -- подумал про себя Левко.
     -- Читай, читай! -- сказал голова, -- что там пишет комиссар?
     -- Послушаем, что пишет комиссар! -- произнес винокур, держа в зубах людьку и высекая огонь.
     Писарь откашлялся и начал читать:
     -- "Приказ голове, Евтуху Макогоненку. Дошло до нас, что ты, старый дурак, вместо того чтобы собрать прежние недоимки и вести на селе порядок, одурел и строишь пакости..."
     -- Вот, ей-богу! -- прервал голова, -- ничего не слышу!
     Писарь начал снова:
     -- "Приказ голове, Евтуху Макогоненку. Дошло до нас, что ты, старый ду..."
     -- Стой, стой! не нужно! -- закричал голова, -- я хоть и не слышал, однако ж знаю, что главного тут дела еще нет. Читай далее!
     -- "А вследствие того, приказываю тебе сей же час женить твоего сына, Левка Макогоненка, на козачке из вашего же села, Ганне Петрыченковой, а также починить мосты на столбовой дороге и не давать обывательских лошадей без моего ведома судовым паничам, хотя бы они ехали прямо из казенной палаты. Если же, по приезде моем, найду оное приказание мое не приведенным в исполнение, то тебя одного потребую к ответу. Комиссар, отставной поручик Козьма Деркач-Дришпановский".
     -- Вот что! -- сказал голова, разинувши рот. -- Слышите ли вы, слышите ли: за все с головы спросят, и потому слушаться! беспрекословно слушаться! не то, прошу извинить... А тебя, -- продолжал он, оборотясь к Левку, -- вследствие приказания комиссара, -- хотя чудно мне, как это дошло до него, -- я женю; только наперед попробуешь ты нагайки! Знаешь -- ту, что висит у меня на стене возле покута? Я поновлю ее завтра... Где ты взял эту записку?
     Левко, несмотря на изумление, происшедшее от такого нежданного оборота его дела, имел благоразумие приготовить в уме своем другой ответ и утаить настоящую истину, каким образом досталась записка.
     -- Я отлучался, -- сказал он, -- вчера ввечеру еще в город и встретил комиссара, вылезавшего из брички. Узнавши, что я из нашего села, дал он мне эту записку и велел на словах тебе сказать, батько, что заедет на возвратном пути к нам пообедать.
     -- Он это говорил?
     -- Говорил.
     -- Слышите ли? -- говорил голова с важною осанкою, оборотившись к своим сопутникам, -- комиссар сам своею особою приедет к нашему брату, то есть ко мне, на обед! О! -- Тут голова поднял палец вверх и голову привел в такое положение, как будто бы она прислушивалась к чему-нибудь. -- Комиссар, слышите ли, комиссар приедет ко мне обедать! Как думаешь, пан писарь, и ты, сват, это не совсем пустая честь! Не правда ли?
     -- Еще, сколько могу припомнить, -- подхватил писарь, -- ни один голова не угощал комиссара обедом.
     -- Не всякий голова голове чета! -- произнес с самодовольным видом голова. Рот его покривился, и что-то вроде тяжелого, хриплого смеха, похожего более на гудение отдаленного грома, зазвучало в его устах. -- Как думаешь, пан писарь, нужно бы для именитого гостя дать приказ, чтобы с каждой хаты принесли хоть по цыпленку, ну, полотна, еще кое-чего... А?
     -- Нужно бы, нужно, пан голова!
     -- А когда же свадьбу, батько? -- спросил Левко.
     -- Свадьбу? Дал бы я тебе свадьбу!.. Ну, да для именитого гостя... завтра вас поп и обвенчает. Черт с вами! Пусть комиссар увидит, что значит исправность! Ну, ребята, теперь спать! Ступайте по домам!.. Сегодняшний случай припомнил мне то время, когда я... -- При сих словах голова пустил обыкновенный свой важный и значительный взгляд исподлобья.
     -- Ну, теперь пойдет голова рассказывать, как вез царицу! -- сказал Левко и быстрыми шагами и радостно спешил к знакомой хате, окруженной низенькими вишнями. "Дай тебе бог небесное царство, добрая и прекрасная панночка, -- думал он про себя. -- Пусть тебе на том свете вечно усмехается между ангелами святыми! Никому не расскажу про диво, случившееся в эту ночь; тебе одной только, Галю, передам его. Ты одна только поверишь мне и вместе со мною помолишься за упокой души несчастной утопленницы!"

/ Полные произведения / Гоголь Н.В. / Вечера на хуторе близ Диканьки

Смотрите также по произведению "Вечера на хуторе близ Диканьки":

• Сочинения
• Краткое содержание
• Характеристика героев