Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
/ Полные произведения / Гончаров И.А. / Обыкновенная история
Обыкновенная история [2/21]
Как бы удивило всех, если б его вдруг не было где-нибудь на обеде или вечере!
- А где же Антон Иваныч? - спросил бы всякий непременно с изумлением. - Что с ним? да почему его нет?
И обед не в обед. Тогда уж к нему даже кого-нибудь и отправят депутатом проведать, что с ним, не заболел ли, не уехал ли? И если он болен, то и родного не порадуют таким участьем.
Антон Иваныч подошел к руке Анны Павловны.
- Здравствуйте, матушка Анна Павловна! с обновкой честь имею вас поздравить.
- С какой это, Антон Иваныч? - спросила Анна Павловна, осматривая себя с ног до головы.
- А мостик-то у ворот! видно, только что сколотили? что, слышу, не пляшут доски под колесами? смотрю, ан новый!
Он, при встречах с знакомыми, всегда обыкновенно поздравляет их с чем-нибудь, или с постом, или с весной, или с осенью; если после оттепели мороз наступит, так с морозом, наступит после морозу оттепель - с оттепелью ...
На этот раз ничего подобного не было, но он что-нибудь да выдумает.
- Вам кланяются Александра Васильевна, Матрена Михайловна, Петр Сергеич, - сказал он.
- Покорно благодарю, Антон Иваныч! Детки здоровы ли у них?
- Слава богу. Я к вам веду благословение божие: за мной следом идет батюшка. А слышали ли, сударыня: наш-то Семен Архипыч?..
- Что такое? - с испугом спросила Анна Павловна.
- Ведь приказал долго жить!
- Что вы! когда?
- Вчера утром. Мне к вечеру же дали знать: прискакал парнишко; я и отправился, да всю ночь не спал. Все в слезах: и утешать-то надо, и распорядиться: там у всех руки опустились: слезы да слезы, - я один.
- Господи, господи боже мой! - говорила Анна Павловна, качая головой, - жизнь-то наша! Да как же это могло случиться? он еще на той неделе с вами же поклон прислал!
- Да, матушка! ну, да ом давненько прихварывал, старик старый: диво, как до сих пор еще не свалился!
- Что за старый! он годом только постарше моего покойника. Ну, царство ему небесное! - сказала, крестясь, Анна Павловна. - Жаль бедной Федосьи Петровны: осталась с деточками на руках. Шутка ли: пятеро, и все почти девочки! А когда похороны?
- Завтра.
- Видно, у всякого свое горе, Антон Иваныч; вот я так сына провожаю.
- Что делать, Анна Павловна, все мы человеки! "Терпи", сказано в священном писании.
- Уж не погневайтесь, что потревожила вас - вместе размыкать горе; вы нас так любите, как родной.
- Эх, матушка Анна Павловна! да кого же мне и любить-то, как не вас? Много ли у нас таких, как вы? Вы цены себе не знаете. Хлопот полом рот: тут и своя стройка вертится на уме. Вчера еще бился целое утро с подрядчиком, да все как-то не сходимся... а как, думаю, не поехать?.. что она там, думаю, одна-то, без меня станет делать? человек не молодой: чай, голову растеряет.
- Дай бог вам здоровья, Антон Иваныч, что не забываете нас! И подлинно сама не своя: такая пустота в голове, ничего не вижу! в горле совсем от слез перегорело. Прошу закусить: вы и устали и, чай, проголодались.
- Покорно благодарю-с. Признаться, мимоездом пропустил маленькую у Петра Сергеича да перехватил кусочек. Ну, да это не помешает. Батюшка подойдет, пусть благословит! Да вот он и на крыльце!
Пришел священник. Приехала и Марья Карповна с дочерью, полной и румяной девушкой, с улыбкой и заплаканными глазами. Глаза и все выражение лица Софьи явно говорили: "Я буду любить просто, без затей, буду ходить за мужем, как нянька, слушаться его во всем и никогда не казаться умнее его; да и как можно быть умнее мужа? это грех! Стану прилежно заниматься хозяйством, шить; рожу ему полдюжины детей, буду их сама кормить, нянчить, одевать и обшивать". Полнота и свежесть щек ее и пышность груди подтверждали обещание насчет детей. Но слезы на глазах и грустная улыбка придавали ей в эту минуту не такой прозаический интерес.
Прежде всего отслужили молебен, причем Антон Иваныч созвал дворню, зажег свечу и принял от священника книгу, когда тот перестал читать, и передал ее дьячку, а потом отлил в скляночку святой воды, спрятал в карман и сказал: "Это Агафье Никитишне". Сели за стол. Кроме Антона Иваныча и священника, никто по обыкновению не дотронулся ни до чего, но зато Антон Иваныч сделал полную честь этому гомерическому завтраку. Анна Павловна все плакала и украдкой утирала слезы.
- Полно вам, матушка Анна Павловна, слезы-то тратить! - сказал Антон Иваныч с притворной досадой, наполнив рюмку наливкой. - Что вы его, на убой, что ли, отправляете? - Потом, выпив до, половины рюмку, почавкал губами.
- Что за наливка! какой аромат пошел! Этакой, матушка, у нас и по губернии-то не найдешь! - сказал он с выражением большого удовольствия.
- Это тре... те... годнич... ная! - проговорила, всхлипывая, Анна Павловна, - нынче для вас... только... откупорила.
- Эх, Анна Павловна, и смотреть-то на вас тошно, - начал опять Антон Иваныч, - вот некому бить-то вас; бил бы да бил!
- Сами посудите, Антон Иваныч, один сын, и тот с глаз долой: умру - некому и похоронить.
- А мы-то на что? что я вам, чужой, что ли? Да куда еще торопитесь умирать? того гляди, замуж бы не вышли! вот бы поплясал на свадьбе! Да полноте плакать-то!
- Не могу, Антон Иваныч, право не могу; не знаю сама, откуда слезы берутся.
- Этакого молодца взаперти держать! Дайте-ка ему волю, он расправит крылышки, да вот каких чудес наделает: нахватает там чинов!
- Вашими бы устами да мед пить! Да что вы мало взяли пирожка? возьмите еще!
- Возьму-с: вот только этот кусок съем.
- За ваше здоровье, Александр Федорыч! счастливого пути! да возвращайтесь скорее; да женитесь-ка! Что вы, Софья Васильевна, вспыхнули?
- Я ничего .. я так...
- Ох, молодежь, молодежь! хе, хе, хе!
- С вами горя не чувствуешь, Антон Иваныч, - сказала Анна Павловна, - так умеете утешить; дай бог вам здоровья! Да выкушайте еще наливочки.
- Выпью, матушка, выпью, как не выпить на прощанье!
Кончился завтрак. Ямщик уже давно заложил повозку. Ее подвезли к крыльцу. Люди выбегали один за другим. Тог нес чемодан, другой - узел, третий - мешок, и опять уходил за чем-нибудь Как мухи сладкую каплю, люди облепили повозку, и всякий совался туда с руками.
- Вот так лучше положить чемодан, - говорил один, - а тут бы коробок с провизией.
- А куда же они ноги денут? - отвечал другой, - лучше чемодан вдоль, а коробок можно сбоку поставить.
- Так тогда перина будет скатываться, коли чемодан вдоль: лучше поперек. Что еще? уклали ли сапоги-то?
- Я не знаю. Кто укладывал?
- Я не укладывал. Поди-ка погляди - нет ли там наверху?
- Да поди ты.
- А ты что? мне, видишь, некогда!
- Вит еще, вот это не забудьте! - кричала девка, просовывая мимо голов руку с узелком.
- Давай сюда!
- Суньте и это как-нибудь в чемодан; давеча забыли, - говорила другая, привставая на подножку и подавая щеточку и гребенку.
- Куда теперь совать? - сердито закричал на нее дородный лакей, - пошла ты прочь! видишь, чемодан под самым низом!
- Барыня велела; мне что за дело, хоть брось! вишь, черти какие!
- Ну, давай, что ли, сюда скорее; это можно вот тут сбоку в карман положить.
Коренная беспрестанно поднимала и трясла голову. Колокольчик издавал всякий раз при этом резкий звук, напоминавший о разлуке, а пристяжные стояли задумчиво, опустив головы, как будто понимая всю прелесть предстоящего им путешествия, и изредка обмахивались хвостами или протягивали нижнюю губу к коренной лошади. Наконец настала роковая минута. Помолились еще.
- Сядьте, сядьте все! - повелевал Антон Иваныч, - извольте сесть, Александр Федорыч! и ты, Евсей, сядь. Сядь же, сядь! - И сам боком, на секунду, едва присел на стул. - Ну, теперь с богом!
Вот тут-то Анна Павловна заревела и повисла на шею Александру.
- Прощай, прощай, мой друг! - слышалось среди рыданий, - увижу ли я тебя?..
Дальше ничего нельзя было разобрать. В эту минуту послышался звук другого колокольчика: на двор влетела телега, запряженная тройкой. С телеги соскочил, весь в пыли, какой-то молодой человек, вбежал в комнату и бросился на шею Александру.
- Поспелов!.. - Адуев!.. - воскликнули они враз, тиская друг друга в объятиях.
- Откуда ты, как?
- Из дому, нарочно скакал целые сутки, чтоб проститься с тобой.
- Друг! друг! истинный друг! - говорил Адуев со слезами на глазах. - За сто шестьдесят верст прискакать, чтоб сказать прости! О, есть дружба в мире! Навек, не правда ли? - говорил пылко Александр, стискивая руку друга и наскакивая на него.
- До гробовой доски! - отвечал тот, тиская руку еще сильнее и наскакивая на Александра.
- Пиши ко мне! - Да, да, и ты пиши!
Анна Павловна не знала, как и обласкать Поспелова. Отъезд замедлился на полчаса. Наконец собрались.
Все пошли до рощи пешком. Софья и Александр в то время, когда переходили темные сени, бросились друг к другу.
- Саша! Милый Саша!.. - Сонечка! - шептали они, и слова замерли в поцелуе.
- Вы забудете меня там? - сказала она слезливо.
- О, как вы меня мало знаете! я ворочусь, поверьте, и никогда другая...
- Вот возьмите скорей: это мои волосы и колечко.
Он проворно спрятал и то и другое в карман.
Впереди пошли Анна Павловна с сыном и с Поспеловым, потом Марья Карловна с дочерью, наконец священник с Антоном Иванычем В некотором отдалении ехала повозка. Ямщик едва сдерживал лошадей. Дворня окружила в воротах Евсея.
- Прощай, Евсей Иваныч, прощай, голубчик, не забывай нас! - слышалось со всех сторон.
- Прощайте, братцы, прощайте, не поминайте лихом'
- Прощай, Евсеюшка, прощай, мой ненаглядный! - говорила мать, обнимая его, - вот тебе образок; это мое благословение. Помни веру, Евсей, не уйди там у меня в бусурманы! а не то прокляну! Не пьянствуй, не воруй; служи барину верой и правдой. Прощай, прощай!..
Она закрыла лицо фартуком и отошла.
- Прощай, матушка! - лениво проворчал Евсей. К нему бросилась девчонка лет двенадцати.
- Простись с сестренкой-то! - сказала одна баба.
- И ты туда же! - говорил Евсей, целуя ее, - ну, прощай, прощай! пошла теперь, босоногая, в избу!
Отдельно от всех, последняя стояла Аграфена. Лицо у нее позеленело.
- Прощайте, Аграфена Ивановна! - сказал протяжно, возвысив голос, Евсей и протянул к ней руки.
Она дала себя обнять, но не отвечала на объятие; только лицо ее искривилось.
- На вот тебе! - сказала она, вынув из-под передника и сунув ему мешок с чем-то. - То-то, чай, там с петербургскими-то загуляешь! - прибавила она, поглядев на него искоса. И в этом взгляде выразилась вся тоска ее и вся ревность.
- Я загуляю, я? - начал Евсей. - Да разрази меня на этом месте господь, лопни мои глаза! чтоб мне сквозь землю провалиться, коли я там что-нибудь этакое...
- Ладно! ладно' - недоверчиво бормотала Аграфена, - а сам-то - у!
- Ах, чуть не забыл! - сказал Евсей и достал из кармана засаленную колоду карт. - Нате, Аграфена Ивановна, вам на память; ведь вам здесь негде взять.
Она протянула руку.
- Подари мне, Евсей Иваныч! - закричал из толпы Прошка.
- Тебе! да лучше сожгу, чем тебе подарю! - и он спрятал карты в карман.
- Да мне-то отдай, дурачина! - сказала Аграфена.
- Нет, Аграфена Ивановна, что хотите делайте, а не отдам; вы с ним станете играть. Прощайте!
Он, не оглянувшись, махнул рукой и лениво пошел вслед за повозкой, которую бы, кажется, вместе с Александром, ямщиком и лошадьми мог унести на своих плечах.
- Проклятый! - говорила Аграфена, глядя ему вслед и утирая концом платка капавшие слезы.
У рощи остановились. Пока Анна Павловна рыдала и прощалась с сыном, Антон Иваныч потрепал одну лошадь по шее, потом взял ее за ноздри и потряс в обе стороны, чем та, казалось, вовсе была недовольна, потому что оскалила зубы и тотчас же фыркнула.
- Подтяни подпругу у коренной-то, - сказал он ямщику, - вишь, седелка-то на боку!
Ямщик посмотрел на седелку и, увидев, что она на своем месте, не тронулся с козел, а только кнутом поправил немного шлею.
- Ну, пора, бог с вами! - говорил Антон Иваныч, - полно, Анна Павловна, вам мучить-то себя! А вы садитесь, Александр Федорыч; вам надо засветло добраться до Шишкова. Прощайте, прощайте, дай бог вам счастья, чинов, крестов, всего доброго и хорошего, всякого добра и имущества!!! Ну, с богом, трогай лошадей, да смотри там косогором-то легче поезжай! - прибавил он, обращаясь к ямщику.
Александр сел, весь расплаканный, в повозку, а Евсей подошел к барыне, поклонился ей в ноги и поцеловал у ней руку. Она дала ему пятирублевую ассигнацию.
- Смотри же, Евсей, помню: будешь хорошо служить, женю на Аграфене, а не то...
Она не могла говорить дальше. Евсей взобрался на козлы. Ямщик, наскучивший долгим ожиданием, как будто ожил; он прижал шапку, поправился на месте и поднял вожжи; лошади тронулись сначала легкой рысью. Он хлестнул пристяжных разом одну за другой, они скакнули, вытянулись, и тройка ринулась по дороге в лес. Толпа провожавших осталась в облаке пыли безмолвна и неподвижна, пока повозка не скрылась совсем из глаз. Антон Иваныч опомнился первый.
- Ну, теперь по домам! - сказал он.
Александр смотрел, пока можно было, из повозки назад, потом упал на подушки лицом вниз.
- Не оставьте вы меня, горемычную, Антон Иваныч! - оказала Анна Павловна, - отобедайте здесь!
- Хорошо, матушка, я готов: пожалуй, и отужинаю.
- Да вы бы уж и ночевали.
- Как же: завтра похороны!
- Ах, да! Ну, я вас не неволю. Кланяйтесь Федосье Петровне от меня, - скажите, что я душевно огорчена ее печалью и сама бы навестила, да вот бог, дескать, и мне послал горе - сына проводила.
- Скажу-с, скажу, не забуду.
- Голубчик ты мой, Сашенька! - шептала она, оглядываясь, - и нет уж его, скрылся из глаз!
Адуева просидела целый день молча, не обедала и не ужинала. Зато говорил, обедал и ужинал Антон Иваныч.
- Где-то он теперь, мой голубчик? - скажет только она иногда.
- Уж теперь должен быть в Неплюеве. Нет, что я вру? еще не в Неплюеве, а подъезжает; там чай будет пить, - отвечает Антон Иваныч.
- Нет, он в это время никогда не пьет.
И так Анна Павловна мысленно ехала с ним. Потом, когда он, по расчетам ее, должен был уже приехать в Петербург, она то молилась, то гадала в карты, то разговаривала о нем с Марьей Карповной.
А он?
С ним мы встретимся в Петербурге.
II
Петр Иванович Адуев, дядя нашего героя, так же как и этот, двадцати лет был отправлен в Петербург старшим своим братом, отцом Александра, и жил там безвыездно семнадцать лет. Он не переписывался с родными после смерти брата, и Анна Павловна ничего не знала о нем с тех пор, как он продал свое небольшое имение, бывшее недалеко от ее деревни.
В Петербурге он слыл за человека с деньгами, и, может быть, не без причины; служил при каком-то важном лице чиновником особых поручений и носил несколько ленточек в петлице фрака; жил на большой улице, занимал хорошую квартиру, держал троих людей и столько же лошадей. Он был не стар, а что называется "мужчина в самой поре" - между тридцатью пятью и сорока годами. Впрочем, он не любил распространяться о своих летах, не по мелкому самолюбию, а вследствие какого-то обдуманного расчета, как будто он намеревался застраховать свою жизнь подороже. По крайней мере в его манере скрывать настоящие лета не видно было суетной претензии нравиться прекрасному полу.
Он был высокий, пропорционально сложенный мужчина, с крупными, правильными чертами смугло-матового лица, с ровной, красивой походкой, с сдержанными, но приятными манерами. Таких мужчин обыкновенно называют bel homme [Представительный человек (франц.)]
В лице замечалась также сдержанность, то есть уменье владеть собою, не давать лицу быть зеркалом души. Он был того мнения, что это неудобно - и для себя и для других. Таков он был в свете. Нельзя, однакож, было назвать лица его деревянным: нет, оно было только покойно. Иногда лишь видны были на нем следы усталости - должно быть, от усиленных занятий. Он слыл за деятельного и делового человека. Одевался он всегда тщательно, даже щеголевато, но не чересчур, а только со вкусом; белье носил отличное; руки у него были полны и белы, ногти длинные и прозрачные.
Однажды утром, когда он проснулся и позвонил, человек, вместе с чаем, принес ему три письма и доложил, что приходил какой-то молодой барин, который называл себя Александром Федорычем Адуевым, а его - Петра Иваныча - дядей, и обещался зайти часу в двенадцатом.
Петр Иваныч по обыкновению выслушал это известие покойно, только немного навострил уши и поднял брови.
- Хорошо, поди, - сказал он слуге. Потом взял одно письмо, хотел распечатать, но остановился и задумался.
- Племянник из провинции - вот сюрприз! - ворчал он, - а я надеялся, что меня забыли в том краю! Впрочем, что с ними церемониться! отделаюсь...
Он опять позвонил.
- Скажи этому господину, как придет, что я, вставши, тотчас уехал на завод и ворочусь через три месяца.
- Слушаю-с, - отвечал слуга, - ас гостинцами что прикажете делать?
- С какими гостинцами?
- Привез их человек: барыня, говорит, деревенских гостинцев прислала.
- Гостинцев?
- Да-с: кадочка меду, мешок сушеной малины...
Петр Иваныч пожал плечами.
- Еще два куска полотна, да варенье...
- Воображаю, хорошо должно быть полотно...
- Полотно хорошее и варенье сахарное.
- Ну, поди, я посмотрю сейчас.
Он взял одно письмо, распечатал и окинул взглядам страницу. Точно крупная славянская грамота: букву в заменяли две перечеркнутые сверху и снизу палочки, а букву к просто две палочки; писано без знаков препинания.
Адуев стал читать вполголоса:
"М. г. Петр Иваныч!
Будучи с покойным вашим родителем коротко знакомы и приятели, да и вас самих в детстве тешил немало и в доме вашем частенько хлеба и соли отведывал, потому и питаю уверительную надежду на ваше усердие и благорасположение, что не забыли старика, Василья Тихоныча, а мы вас здесь и родителей ваших всячески добром поминаем и бога молим..."
- Что за дичь? От кого это? - сказал Петр Иваныч, поглядев на подпись. - Василий Заезжалов! Заезжалов - хоть убей - не помню. Чего он хочет от меня?
И стал читать дальше.
"А моя покорнейшая просьба и докука к вам - не откажите, батюшка., вам в Петербурге не то, что нам, здешним, чай, все известно и все свое да родное. Навязалось на меня проклятое тяжебное дело, да вот седьмой год и с шеи не могу спихнуть: изволите помнить лесишко, что в двух верстах от моей деревушки? Палата сделала ошибку в купчей, а противник мой, Медведев, и уперся на нее: пункт, говорит, фальшивый, да и только. Медведев тот самый, что в ваших дачах все без спросу рыбу ловил; покойник батюшка ваш гонял его и срамил, хотел на своеволие и губернатору жаловаться, да по доброте, дай бог ему царствие небесное, спускал, а не надо бы щадить этакого злодея. Помогите, батюшка, Петр Иваныч; дело теперь в Правительствующем сенате; не знаю там, в каком департаменте и у кого, да вам, чай, сейчас покажут. Съездите к секретарям и сенаторам, склоните их в мою пользу, скажите, что от ошибки, истинно от ошибки в купчей страдаю: для вас все сделают. Там же уж кстати выхлопочите мне патенты на три чина да пришлите ко мне. Еще, батюшка, Петр Иваныч, есть дельцо до вас крайней потребности: взойдите в сердечное участие к безвинно-угнетенному страдальцу и помогите советом и делом. Есть у нас в губернском правлении советник Дрожжов, золото, а не человек; умрет, а своего не выдаст; в городе другой квартиры не знаю, как у него, - как приеду, прямо к нему, живу по неделям - и боже сохрани - и подумать у другого остановиться, закормит, запоит; а бостончик от обеда до глубокой ночи. И этакого-то человека обнесли и ныне нудят подать просьбу об отставке. Побывайте, отец родной, у всех вельмож там, внушите им, какой человек Афанасий Иваныч; дело ли делать - так и кипит в руках; скажите, что донос, дескать, на него сделан фальшиво, по проискам губернаторского секретаря, - вас послушают, и отпишите с первой почтой ко мне. Да повидайтесь со старинным моим сослуживцем, Костиковым. Я слышал от одного приезжего, Студеницына, вашего же петербургского - чай, изволите знать, - что он живет на Песках; там ребятишки укажут дом; отпишите с той же почтой, не поленитесь, жив ли он, здоров ли, что делает, помнит ли меня? Познакомьтесь и подружитесь с ним: прекрасный человек - душа нараспашку, и балагур такой. Кончаю письмецо еще просьбицей..."
Адуев перестал читать, медленно разорвал письмо на четыре части и бросил под стол в корзинку, потом потянулся и зевнул.
Он взял другое письмо и начал читать также вполголоса.
"Любезный братец, милостивый государь, Петр Иваныч!"
- Это что за сестрица! - сказал Адуев, глядя на подпись: - Марья Горбатова... - Он обратил лицо к потолку, припоминая что-то...
- Что бишь это такое? что-то знакомое... ба, вот прекрасно - ведь брат женат был на Горбатовой; это ее сестра, это та... а! помню...
Он нахмурился и стал читать.
"Хотя рок разлучил нас, может быть, навеки и бездна лежит между нами; прошли года..."
Он пропустил несколько строчек и читал далее:
"По гроб жизни буду помнить, как мы вместе, гуляючи около нашего озера, вы, с опасностию жизни и здоровья, влезли по колено в воду и достали для меня в тростнике большой желтый цветок, как из стебелька оного тек какой-то сок и перемарал нам руки, а вы почерпнули картузом воды, дабы мы могли их вымыть; мы очень много тогда этому смеялись. Как я была тогда счастлива! Сей цветок и ныне хранится в книжке..."
Адуев остановился. Видно было, что это обстоятельство ему очень не нравилось; он даже недоверчиво покачал головой.
" А цела ли у вас та ленточка (продолжал он читать), что вы вытащили ив моего комода, несмотря на все мои крики и моления..."
- Я вытащил ленточку! - сказал он вслух, сильно нахмурившись. Помолчав, пропустил еще несколько строк и читал:
"А я обрекла себя на незамужнюю жизнь и чувствую себя весьма счастливою; никто не запретит воспоминать сии блаженные времена..."
"А, старая девка! - подумал Петр Иваныч. - Немудрено, что у ней еще желтые цветы на уме! Что там еще?"
"Женаты ли вы, любезнейший братец, и на ком? Кто та милая подруга, украсившая собой путь вашего бытия, назовите мне ее; я буду ее любить, как родную сестру, и в мечтах соединять образ ее с вашим, буду молиться. А если не женаты, то по какой причине - напишите откровенно: ваших тайн никто у меня не прочтет, я буду хранить их на своей груди, их вырвут у меня вместе с сердцем. Не медлите; сгораю нетерпением читать ваши неизъяснимые строки.. "
"Нет, вот твои так неизъяснимые строки!" - подумал Петр Иваныч.
"Я не знала (читал он), что милый наш Сашенька вдруг вздумает посетить великолепную столицу, - счастливец! увидит прекрасные домы и магазины, будет наслаждаться роскошью и прижмет к своей груди обожаемого дядю, - а я, я в то время буду лить слезы, вспоминая счастливое время. Если бы я знала о его отъезде, дни и ночи сидела бы и вышила бы для вас подушку: арап с двумя собаками; вы не поверите, как я много раз плакала, глядя на сей узор: что может быть святее дружбы и верности?.. Теперь меня занимает сия одна мысль; ей посвящу дни свои, но не имею здесь хорошей шерсти, и потому покорнейше прошу, любезнейший братец, выслать. вот по этим образчикам, что я тут вложила, что ни есть наилучшей английской шерсти, в самом скором времени, из первого магазина. Но что я говорю? какая ужасная мысль останавливает перо мое! может быть, уже вы забыли нас, и где вам помнить бедною страдалицу, которая удалилась от света и льет слезы? Но нет! я не могу подумать, чтоб вы могли быть извергом, как все мужчины: нет! мне сердце говорит, что вы сохранили к нам ко всем прежние чувствования среди роскоши и удовольствий великолепной столицы. Сия мысль служит бальзамом для моего страждущего сердца. Простите, не могу более продолжать, рука моя дрожит...
Остаюсь по гроб ваша
Марья Горбатова.
P. S. Нет ли, братец, у вас хорошеньких книжек? пришлите, если вам не нужно: я бы на каждой странице вспоминала вас, плакала бы, или возьмите в лавке новых, коли недорого. Говорят, очень хороши сочинения господина Загоскина и господина Марлинского, - хоть их; а то я еще видела в газетах заглавие - "О Предрассудках", соч. г-на Пузины - пришлите, - я терпеть не могу предрассудков".
{Загоскин М. Н. (1789-1852) - исторический романист. Наибольшей
популярностью в 30-х годах пользовался его роман "Юрий
Милославский", проникнутый идеализацией старины и монархическим
патриотизмом.
Марлинский - литературный псевдоним декабриста А. А. Бестужева
(1797-1837). В романе упоминается как автор романтических повестей
(30-е годы), отличавшихся эффектной фабулой, возвышенным описанием
чувств и крайне вычурным и риторическим языком. С резкой критикой
условного, фальшивого романтизма Марлинского выступил в 1840 году
В. Белинский, что привело к решительному падению популярности
сочинений Марлинского и его подражателей.}
Прочитав, Адуев хотел отправить туда же и это письмо, но остановился.
"Нет, - подумал он, - сберегу: есть охотники до таких писем; иные собирают целые коллекции, - может быть, случится одолжить кого-нибудь".
Он бросил письмо в бисерную корзинку, висевшую на стене, потом взял третье письмо и начал читать:
"Любезнейший мой деверек Петр Иваныч!
Помните ли, как семнадцать годков тому назад мы справляли ваш отъезд? Вот привел бог благословить на дальний путь и собственное чадо. Полюбуйтесь, батюшка, на него да вспомните покойника, нашего голубчика Федора Иваныча: ведь Сашенька весь в него. Бог один знает, что вытерпело мое материнское сердце, отпускаючи его на чужую сторону. Отправляю его, моего друга, прямо к вам: не велела нигде приставать, окроме вас.."
Адуев опять покачал головой.
- Глупая старуха! - проворчал он и читал:
"Он, пожалуй, по неопытности, остановился бы на постоялом дворе, но я знаю, как это может огорчить родного дядю, и внушила взъехать прямо к вам. То-то будет у вас радости при свидании! Не оставьте его, любезный деверек, вашими советами и возьмите на свое попечение; передаю его вам с рук на руки".
Петр Иваныч опять остановился.
"Ведь вы там один у него (читал он потом). - Присмотрите за ним, не балуйте уж слишком-то, да и не взыскивайте очень строго: взыскать-то будет кому, взыщут и чужие, а приласкать некому, кроме своего; он же сам такой ласковый: вы только увидите его, так и не отойдете. И начальнику-то, у которого он будет служить, скажите, чтоб берег моего Сашеньку и обращался бы с ним понежнее пуще всего: он у меня был нежненький. Остерегайте его от вина и от карт. Ночью, - ведь вы, я чай, в одной комнате будете спать, - Сашенька привык лежать на спине: от этого, сердечный, больно стонет и мечется; вы тихонько разбудите его да перекрестите: сейчас и пройдет, а летом покрывайте ему рот платочком: он его разевает во сне, а проклятые мухи так туда и лезут под утро. Не оставьте его также в случае нужды и деньгами..."
Адуев нахмурился, но вскоре лицо его опять прояснилось, когда он прочел далее:
"А я вышлю, что понадобится, да и ему в руки дала теперь тысячу рублей, только чтоб он не тратил их на пустяки, да чтоб у него подлипалы не выманили, ведь там у вас, в столице, слышь, много мошенников и всяких бессовестных людей. А затем простите, дорогой деверь, - совсем отвыкла писать. Остаюсь душевно
почитающая вас невестка
А. Адуева.
P. S. Посылаю при этом наших деревенских гостинцев - малинки из своего сада, белого медку - чистый, как слеза, - полотна голландского на две дюжины рубашек да домашнею вареньица. Кушайте и носите на здоровье, а выйдут - еще пришлю. Присмотрите и за Евсеем; он смирный и не пьющий, да, пожалуй там, в столице, избалуется, - тогда можно и посечь".
Петр Иваныч медленно положил письмо на стол, еще медленнее достал сигару и, покатав ее в руках, начал курить. Долго обдумывал он эту штуку, как он называл ее мысленно, которую сыграла с ним его невестка. Он строго разобрал в уме и то, что сделали с ним, и то, что надо было делать ему самому.
Вот на какие посылки разложил он весь этот случай. Племянника своего он не знает, следовательно и не любит, а поэтому сердце его не возлагает на него никаких обязанностей: надо решать дело по законам рассудка и справедливости. Брат его женился, наслаждался супружеской жизнию, - за что же он, Петр Иваныч, обременит себя заботливостию о братнем сыне, он, не наслаждавшийся выгодами супружества? Конечно, не за что.
Но, с другой стороны, представлялось вот что: мать отправила сына прямо к нему, на его руки, не зная, захочет ли он взять на себя эту обузу, даже не зная, жив ли он и в состоянии ли сделать что-нибудь для племянника. Конечно, это глупо; но если дело уже сделано и племянник в Петербурге, без помощи, без знакомых, даже без рекомендательных писем, молодой, без всякой опытности... вправе ли он оставить его на произвол судьбы, бросить в толпе, без наставлений, без совета, и если с ним случится что-нибудь недоброе - не будет ли он отвечать перед совестью?..
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
[ 11 ]
[ 12 ]
[ 13 ]
[ 14 ]
[ 15 ]
[ 16 ]
[ 17 ]
[ 18 ]
[ 19 ]
[ 20 ]
[ 21 ]
/ Полные произведения / Гончаров И.А. / Обыкновенная история
|
Смотрите также по
произведению "Обыкновенная история":
|