• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Шолохов М.А. / Поднятая целина

Поднятая целина [10/47]

Скачать полное произведение

    - Времени у меня мало, ты это учти. Ну, как там у тебя? Какой процент коллективизации? До ста скоро догонишь? Говори короче.
     - Скоро. Да тут не в проценте дело. Вот как с внутренним положением быть? Я привез план весенних полевых работ; может быть, посмотришь?
     - Нет, нет! - испугался секретарь и, болезненно щуря сумчатые глаза, вытер платочком со лба пот. - Ты с этим иди к Лупетову, в райполеводсоюз. Он там посмотрит и утвердит, а мне некогда: из окружкома товарищ приехал, сейчас будет заседание бюро. Ну, спрашивается, за каким ты чертом к нам кулаков направил? Беда с тобой... Ведь я же русским языком говорил, предупреждал: "С этим не спеши, сколь нет у нас прямых директив". И вместо того, чтобы за кулаками гонять и, не создавши колхоза, начинать раскулачиванье, ты бы лучше сплошную кончал. Да что это у тебя с семфондом-то? Ты получил директиву райкома о немедленном создании семфонда? Почему до сих пор ничего не сделано во исполнение этой директивы? Я буду вынужден сегодня же на бюро поставить о вас с Нагульновым вопрос. Мне придется настаивать, чтобы вам записали это в дела. Это же безобразие! Смотри, Давыдов! Невыполнение важнейшей директивы райкома повлечет за собой весьма неприятные для тебя оргвыводы! Сколько у тебя собрано семенного по последней сводке? Сейчас я проверю... - Секретарь вытащил из стола разграфленный лист, щурясь, скользнул по нему глазами и разом покрылся багровой краской. - Ну, конечно! Ни пуда не прибавлено! Что же ты молчишь?
     - Да ты не даешь мне говорить. Семфондом, верно, еще не занимались. Сегодня же вернусь, и начнем. Все это время каждый день созывали собрания, организовывали колхоз, правление, бригады, факт! Дела очень много, нельзя же так, как ты хочешь: по щучьему веленью, раз-два - и колхоз создать, и кулака изъять, и семфонд собрать... Все это мы выполним, и ты не торопись записывать в дело, еще успеешь.
     Как не торопись, если округ и край жмут, дышать не дают! Семфонд должен быть создан еще к первому февраля, а ты...
     - А я его создам к пятнадцатому, факт! Ведь не в феврале же сеять будем? Сегодня послал члена правления за триером в Тубянской. Там председатель колхоза Гнедых бузит, на нашем письменном запросе, когда у них освободится триер написал резолюцию: "В будущие времена". Тоже остряк-самоучка, факт!
     - Ты мне про Гнедых не рассказывай. О своем колхозе давай.
     - Провели кампанию против убоя скота. Сейчас не режут. На днях приняли решение обобществить птицу и мелкий скот, из боязни, что порежут, да и вообще... Но я сегодня сказал Нагульнову, чтобы он обратно раздал птицу.
     - Это зачем?
     - Считаю ошибочным обобществление мелкого скота и птицы, в колхозе это пока не нужно.
     - Собрание колхоза приняло такое решение?
     - Приняло.
     - Так в чем же дело?
     - Нет птичников, настроение у колхозника упало, факт! Незачем его волновать по мелочам... Птицу не обязательно обобществлять, не коммуну строим, а колхоз.
     - Хорошенькая теория! А возвращать обратно есть зачем? Конечно, не нужно было браться за птицу, но если уж провели, то нечего пятиться назад. У вас там какое-то топтание на месте, двойственность... Надо решительно подтянуться! Семфонд не создан, ста процентов коллективизации нет, инвентарь не отремонтирован...
     - Сегодня договорились с кузнецом.
     - Вот видишь, я и говорю, что темпов нет! Непременно агитколонну к вам надо послать, она вас научит работать.
     - Пришли. Очень хорошо будет, факт!
     - А вот с чем не надо торопиться, вы моментально обтяпали. Кури, - секретарь притянул портсигар. - Вдруг, как снег на голову, прибывают подводы с кулаками. Звонит мне из ГПУ Захарченко: "Куда их девать? Из округа ничего нет. Под них эшелоны нужны. На чем их отправлять, куда отправлять?" Видишь, что вы наработали! Не было ни согласовано, ни увязано...
     - Так что же я с ними должен был делать?
     Давыдов осердился. А когда в сердцах он начинал говорить торопливей, то слегка шепелявил, потому что в щербину попадал язык и делал речь причмокивающей, нечистой. Вот и сейчас он чуть шепеляво, повышенно и страстно заговорил своим грубоватым тенорком:
     - На шею я их должен был себе повесить? Они убили бедняка Хопрова с женой.
     - Следствием это не доказано, - перебил секретарь, - там могли быть посторонние причины.
     - Плохой следователь, потому и не доказано. А посторонние причины - чепуха! Кулацкое дело, факт! Они нам всячески мешали организовывать колхоз, вели агитацию против, - вот и выселили их к черту. Мне непонятно, почему ты все об этом упоминаешь? Словно ты недоволен...
     - Глупейшая догадка! Поосторожней выражайся! Я против самодеятельности в таких случаях, когда план, плановая работа подменяется партизанщиной. А ты первый ухитрился выбросить из своего хутора кулаков, поставив нас в страшно затруднительное положение с их выселением. И потом, что за местничество, почему ты отправил их на своих подводах только до района? Почему не прямо на станцию, в округ?
     - Подводы нужны были.
     - Вот я и говорю - местничество! Ну, хватит. Так вот тебе задания на ближайшие дни: собрать полностью семфонд, отремонтировать инвентарь к севу, добиться стопроцентной коллективизации. Колхоз твой будет самостоятельным. Он территориально отдален от остальных населенных пунктов и в "Гигант", к сожалению, не войдет. А тут в округе - черт бы их брал! - путают: то "гиганты" им подавай, то разукрупняй! Мозги переворачиваются!
     Секретарь взялся за голову, посидел с минуту молча и уже другим тоном сказал:
     - Ступай согласовывай план в райполеводсоюз, потом обедай в столовке, а если там обедов не захватишь, иди ко мне на квартиру, жена тебя покормит. Подожди! Записку напишу.
     Он быстро черканул что-то на листке бумажки, сунул Давыдову и, уткнувшись в бумаги, протянул холодную, потную руку.
     - И тотчас же езжай. Будь здоров. А на бюро я о вас поставлю. А впрочем, нет. Но подтянитесь. Иначе - оргвыводы.
     Давыдов вышел, развернул записку. Синим карандашом было размашисто написано:
     "Лиза! Категорически предлагаю незамедлительно и безоговорочно предоставить обед предъявителю этой записки.
     Г.Корчжинский".
     "Нет, уж лучше без обеда, чем с таким мандатом", - уныло решил проголодавшийся Давыдов, прочитав записку и направляясь в райполеводсоюз. 21
     По плану площадь весенней пахоты в Гремячем Логу должна была составить в этом году 472 гектара, из них, 110 - целины. Под зябь осенью было вспахано - еще единоличным порядком - 643 гектара, озимого жита посеяно 210 гектаров. Общую посевную площадь предполагалось разбить по хлебным и масличным культурам следующим порядком: пшеницы - 667 гектаров, жита - 210, ячменя - 108, овса - 50, проса - 65, кукурузы - 167, подсолнуха - 45, конопли - 13. Итого - 1325 гектаров плюс 91 гектар отведенной под бахчи песчаной земли, простиравшейся на юг от Гремячего Лога до Ужачиной балки.
     На расширенном производственном совещании, состоявшемся двенадцатого февраля и собравшем более сорока человек колхозного актива, стоял вопрос о создании семенного фонда, о нормах выработки на полевых работах, ремонте инвентаря к севу и о выделении из фуражных запасов брони на время весенних полевых работ.
     По совету Якова Лукича, Давыдов предложил засыпать семенной пшеницы круглым числом по семи пудов на гектар, всего - 4669 пудов. Тут-то и поднялся оглушительный крик. Всяк себе орал, не слушая другого, от шума стекла в Титковом курене дрожали и вызванивали.
     - Много дюже!
     - Как бы не прослабило!
     - По серопескам сроду мы так не высевали.
     - Курям на смех!
     - Пять пудов, от силы.
     - Ну, пять с половиной.
     - У нас жирной земли, какая по семь на десятину требует, с воробьиный нос! Толоку надо бы пахать, чего власть предусматривала?
     - Либо возле Панюшкина буерака, энти даны.
     - Хо! Самые травяные места запахивать! Сказал, как в воду дунул!
     - Вы про хлеб гутарьте, сколько килой на эту га надо.
     - Ты нам килами голову не морочь! Мерой али пудом вешай!
     - Гражданы! Гражданы, тише! Гражданы, вашу...! Тю-у-у, сбесились, проклятые! Одно словцо мне дайте! - надрывался бригадир второй, Любишкин.
     - Бери их все, даем!
     - Ну, народ, язви его в почку! Чисто скотиняка... Игнат! И чего ты ревешь, как бугай? Ажник посинел весь с натуги...
     - У тебя у самого с рота пена клубом идет, как у бешеной собаки!
     - Любишкину слово представьте!
     - Терпежу нету, глушно!
     Совещание лютовало в выкриках. И наконец, когда самые горлодеры малость приохрипли, Давыдов свирепо, необычно для него, заорал:
     - Кто-о-о так совещается, как вы?.. Почему рев? Каждый говорит по порядку, остальные молчат, факт! Бандитства здесь нечего устраивать! Сознательность надо иметь! - И тише продолжал: - Вы должны у рабочего класса учиться, как надо организованно проводить собрания. У нас в цеху, например, или в клубе собрание, и вот идет оно порядком, факт! Один выступает, остальные слушают, а вы кричите все сразу, и ни черта не поймешь!
     - Кто вякнет середь чужой речи, того вот этой задвижкой так и потяну через темя, ей-богу! Чтоб и копыта на сторону откинул! - Любишкин встал, потряс дубовым толстенным запором.
     - Этак ты нас к концу собрания всех перекалечишь! - высказал предположение Демка Ушаков.
     Совещавшиеся посмеялись, покурили и уже серьезно взялись за обсуждение вопроса о норме высева. Да оно, как выяснилось, и спорить-то и орать было нечего... Первым взял слово Яков Лукич и сразу разрешил все противоречия.
     - Надсадились от крику занапрасну. Почему товарищ Давыдов предлагали по семи пудов? Очень просто, это наш общий совет. Протравливать и чистить на триере будем? Будем. Отход будет? Будет. И может много быть отходу, потому у иных хозяев, какие нерадеи, семенное зерно от озадков не отличишь. Блюдется оно с едовым вместе, подсевается абы как. Ну, а ежели и будут остальцы, не пропадут же они? Птицей, животиной потравим.
     Решили - по семь пудов. Хуже дело пошло, когда коснулись норм выработки на плуг. Тут уж пошел такой разнобой в высказываниях, что Давыдов почти растерялся.
     - Как ты могешь мне выработку загодя на плуг устанавливать, ежели не знаешь, какая будет весна? - кричал бригадир третьей бригады, рябой и дюжий Агафон Дубцов, нападая на Давыдова. - А ты знаешь, как будет снег таять и какая из-под него земля выйдет, сырая или сухая? Ты что, сквозь землю видишь?
     - А ты что же предлагаешь, Дубцов? - спрашивал Давыдов.
     - Предлагаю бумагу зря не портить и зараз ничего не писать. Пройдет сев, и толкач муку покажет.
     - Как же ты - бригадир, а несознательно выступаешь против плана? По-твоему, он не нужен?
     - Нельзя загодя сказать, что и как! - неожиданно поддержал Дубцова Яков Лукич. - И норму как можно становить? У вас, к примеру, в плугу три пары добрых, старых быков ходют, а у меня трехлетки, недоростки. Разве же я с ваше вспашу? Сроду нет!
     Но тут вмешался Кондрат Майданников:
     - От Островнова, завхоза, дюже удивительно нам такие речи слухать! Как же ты без заданий будешь работать? Как бог на душу положит? Я от чапиг не буду рук отымать, а ты на припеке будешь спину греть, а получать за это будем одинаково? Здорово живешь, Яков Лукич!
     - Слава богу, Кондрат Христофорыч! А как же ты уравняешь бычиную силу и землю? У тебя - мягкая земля, а у меня - крепь, у тебя - в низине лан, а у меня - на бугру. Скажи уж, ежели ты такой умный.
     - По крепкой - одна задача, по мягкой - другая. Быков можно подравнять в запряжках. Все можно учесть, ты мне не толкуй!
     - Ушаков хочет говорить.
     - Просим.
     - Я бы, братцы, так сказал: худобу надо, как оно всегда водится, за месяц до сева начать кормить твердым кормом: добрым сеном, кукурузой, ячменем. Вот тут вопросина: как у нас с кормами будет? Хлебозаготовка съела лишнюю зерно...
     - О скоте потом будет речь. Сейчас это не по существу, факт! Надо решать вопрос о нормах дневной выработки на пахоте. Сколько гектаров по крепкой земле, сколько на плуг, сколько на сеялку.
     - Сеялки - они тоже разные! Я на одиннадцатирядной не сработаю же с семнадцатирядовкой.
     - Факт! Вноси свое предложение. А вы чего, гражданин, все время молчите? Числитесь в активе, а голоса вашего я еще не слыхал.
     Демид Молчун удивленно взглянул на Давыдова, ответил нутряным басом:
     - Я согласный.
     - С чем?
     - Что надо пахать, стало быть... и сеять.
     - Ну?
     - Вот и все.
     - И все?
     - Кгм.
     - Поговорили, - Давыдов улыбнулся, еще что-то сказал, но за общим хохотом слов его не было слышно.
     Потом уже за Молчуна объяснился дед Щукарь:
     - Он у нас в хуторе, товарищ Давыдов, Молчуном прозывается. Всю жизнь молчит, гутарит в крайностях, через это его и жена бросила. Казак он неглупой, а вроде дурачка, али, нежнее сказать, как бы с придурью, что ли, али бы вроде мешком из-под угла вдаренный. Мальчонком был, я его помню, сопливый такой и никудышний, без порток бегал, и никаких талантов за ним не замечалось, а зараз вот вырос и молчит. Его при старом прижиме тубянской батюшка даже причастия за это лишал. На исповеди накрыл его черным платком, спрашивает (в великий пост было дело, на семой, никак, неделе): "Воруешь, чадо?" Молчит. "Блудом действуешь?" Опять молчит. "Табак куришь? Прелюбы сотворяешь с бабами?" Обратно молчит. Ему бы, дураку, сказать, мол: "Грешен, батюшка!" - и сей момент было бы отпущение грехов...
     - Да заткнись ты! - Голос сзади и смех.
     - ...Зараз, в один секунд кончаю! Ну, а он толечко сопит и глаза лупит, как баран на новые ворота. Батюшка в отчаянность пришел, в испуг вдарился, питрахиль на нем дрожит, а все-таки спрашивает: "Может, ты когда жену чужую желал или ближнего осла его, или протчего скота его?" Ну, и разное другое по евангелию... Демид опять же молчит. Да и что же можно ему сказать? Ну, жену чью бы он ни пожелал, все одно этого дела не было бы: никакая, самая последняя, ему не...
     - Кончай, дед! К делу не относящийся твой рассказ, - сурово приказал Давыдов.
     - Он зараз отнесется, вот-вот подойдет к делу. Это толечки приступ. Ишо один секунд! Перебили... Ах, едрить твою за кочан! Забыл, об чем речь-то шла!.. Дай бог памяти... Т-твою!.. с такой памятью! Вспомнил! - Дед Щукарь хлопнул себя по плеши, посыпал очередями, как из пулемета: - Так вот, насчет чужой женки Демидовы дела табак были, а осла чего ему желать или протчую святую скотиняку? Он, может, и пожелал бы, пребывая в хозяйстве безлошадным, да они у нас не водются, и он их сроду не видал. А спрошу я вас, дорогие гражданы, откель у нас ослы? Спокон веку их тут не было! Тигра там или осел, то же самое верблюд...
     - Ты замолчишь ноне? - спросил Нагульнов. - Зараз выведу из хаты.
     - Ты, Макарушка, на Первое мая об мировой революции с полден до закату солнца в школе говорил. Скушно говорил, слов нет, то же да одно же толок. Я потихонечку на лавке свернулся калачом, уснул, а перебивать тебя не решился, а вот ты перебиваешь...
     - Нехай кончает дед. Время у нас терпит, - сказал Разметнов, шибко любивший шутку и веселый рассказ.
     - Может, через это он и смолчал, никому ничего не известно. Поп тут диву дался. Лезет головой к Демиду под платок, пытает: "Да ты не немой?" Демид тут говорит ему: "Нету, мол, надоел ты мне!" Поп тут осерчал, слов нет, ажник зеленый с лица стал, как зашипит потихоньку, чтоб ближние старухи не слыхали: "Так чего же ты тудыт твою, молчишь, как столб?" Да ка-а-ак дюбнет Демида промеж глаз малым подсвечником!
     Хохот покрывается рокочущим басом Демида:
     - Брешешь! Не вдарил.
     - Неужели не вдарил? - страшно удивился дед Щукарь. - Ну, все одно, хотел, небось, вдарить... Тут он его и причастия лишил. Что же, гражданы, Демид молчит, а мы будем гутарить, нас это не касаемо. Хучь одно хорошее слово, как мое, и серебро, а молчание - золото.
     - Ты бы все свое серебро-то на золото променял! Другим бы спокойнее было... - посоветовал Нагульнов.
     Смех то вспыхивал горящим сухостоем, то гаснул. Рассказ деда Щукаря было нарушил деловую настроенность. Но Давыдов смахнул с лица улыбку, спросил:
     - Что ты хотел сказать о норме выработки? К делу приступай!
     - Я-то? - Дед Щукарь вытер рукавом вспотевший лоб, заморгал. - Я ничего про нее не хотел... Я про Демида засветил вопрос... А норма тут ни при чем...
     - Лишаю тебя слова на это совещание! Говорить надо по существу, а балагурить можно после, факт!
     - Десятину в сутки на плуг, предложил один из агроуполномоченных, колхозник Батальщиков Иван.
     Но Дубцов возмущенно крикнул:
     - Одурел ты! Бабке своей рассказывай побаски! Не вспашешь за сутки десятину! В мылу будешь, а не сработаешь.
     - Я пахал допрежь. Ну, чудок, может, и меньше...
     - То-то и оно, что меньше!
     - Полдесятины на плуг. Это - твердой земли.
     После долгих споров остановились на следующей суточной норме вспашки: твердой земли на плуг - 0,60 гектара, мягкой - 0,75.
     И по высеву для садилок: одиннадцатирядной - 3 1/4 гектара, тринадцатирядной - 4, семнадцатирядной - 4 3/4.
     При общем наличии в Гремячем Логу 184 пар быков и 73 лошадей план весеннего сева не был напряженным. Об этом так и заявил Яков Лукич:
     - Отсеемся рано, ежели будем работать при усердии. На тягло падает по четыре с половиной десятины на весну. Это легко, братцы! И гутарить нечего.
     - А вот в Тубянском вышло по восемь на тягло, - сообщил Любишкин.
     - Ну, и пущай они себе помылят промеж ног! Мы до заморозков прошлую осень пахали зябь, а они с покрова хворост зачали делить, шило на мыло переводить.
     Приняли решение засыпать семфонд в течение трех дней. Выслушали нерадостное заявление кузнеца Ипполита Шалого. Он-говорил зычно, так как был туговат на ухо, и все время вертел в черных, раздавленных работой руках замаслившийся от копоти треух, робея говорить перед столь многолюдным собранием:
     - Всему можно ремонт произвесть. За мной дело не станет. Но вот насчет железа как ни мога надо стараться, зараз же его добывать. Железа на лемеши и на чересла плугов и куска нету. Не с чем работать. К садилкам я приступаю с завтрашнего дня. Подручного мне надо и угля. И какая мне от колхоза плата будет?
     Давыдов подробно разъяснил ему относительно оплаты и предложил Якову Лукичу завтра же отправиться в район за железом и углем. Вопрос о создании фуражной брони разрешили скоро.
     Потом взял слово Яков Лукич:
     - Надо нам толком обсудить, братцы, как, где и что сеять, и полевода надо выбрать знающего, грамотного человека. Что же, было у нас до колхоза пять агроуполномоченных, а делов ихних не видно. Одного полевода нужно выбрать из старых казаков, какой всю нашу землю знает, и ближнюю и переносную. Покеда новое землеустройство не прошло, он нам дюже сгодится! Я скажу так: зараз в колхозе у нас почти весь хутор. Помаленечку вступают да вступают. Дворов полсотни осталось единоличников, да и энти завтра проснутся колхозниками... вот и надо нам сеять по науке, как она диктует. Я это к тому, чтобы из двухсот десятин, какие у нас под пропашные предназначаются, половину сработать под херсонский пар. Нонешнюю весну сто десять десятин будем подымать целины, вот и давайте их кинем под этот херсонский пар.
     - Слыхом про такой не слыхивали!
     - Что это за Херсон?
     - Ты нам фактически освети это, - попросил Давыдов, втайне гордясь познаниями своего столь многоопытного завхоза.
     - А это вот какой пар, иначе он ишо прозывается кулисным, американским. Это дюже любопытно и с умом придумано! К примеру, сеете вы нонешний год пропашные, ну, кукурузу там либо подсолнушки, и сеете редким рядом, наполовину реже, чем завсегда, так что урожай супротив настоящего, правильного посева соберете толечко пятьдесят процентов. Кочны с кукурузы сымете либо подсолнуховые шляпки поломаете, а будылья оставляете на месте. И в эту же осень промеж будыльев по кулисам сеете пшеницу-озимку.
     - А как же сеять-то? Садилка будылья ить поломает? - спросил, жадно, с открытым ртом слушавший, Кондрат Майданников.
     - Зачем поломает? Ряды же редкие, через это она будылья не тронет, рукава ее мимо пойдут, стало быть, ляжет и задержится промеж будыльев снег. Таять он будет степенно и влаги больше даст. А весною, когда пшеница подымется, эти будылья удаляют, пропалывают. Довольно завлекательно придумано. Я сам хучь и не пробовал так сеять, а в этом году уж было намеревался спытать. Тут верный расчет, без ошибки!
     - Это вот да! Поддерживаю! - Давыдов толкнул под столом ногою Нагульнова, шепнул: - Видишь? А ты все был против него...
     - Я и зараз против...
     - Это уж от упрямства, факт! Уперся, как вол...
     Совещание приняло предложение Якова Лукича. После этого решили и обсоветовали еще кучу мелких дел. Стали расходиться. Не успели Давыдов с Нагульновым дойти до сельсовета, как из сельсоветского двора навстречу им быстро зашагал невысокий парень в распахнутой кожаной тужурке и юнгштурмовском костюме. Придерживая рукой клетчатую городскую кепку, преодолевая сопротивление бившего порывами ветра, он быстро приближался.
     - Из району кто-то. - Нагульнов сощурился.
     Паренек подошел вплотную, по-военному приложил руку к козырьку кепки.
     - Вы не из сельсовета?
     - А вам кого?
     - Секретаря здешней ячейки или предсовета.
     - Я секретарь ячейки, а это председатель колхоза.
     - Вот и хорошо. Я, товарищи, из агитколонны. Мы только Что приехали и ждем вас в Совете.
     Курносый и смуглолицый паренек, быстро скользнул глазами по лицу Давыдова, вопрошающе улыбнулся:
     - Ты не Давыдов, товарищ?
     - Давыдов.
     - Я тебя угадал. Недели две назад встречались мы с тобой в окружкоме. Я в округе работаю, на маслозаводе, прессовщиком.
     И только тут Давыдов понял, почему, когда подошел к ним парень, вдруг пахуче и сладко дохнуло от него подсолнечным маслом: его промасленная кожаная куртка была насквозь пропитана этим невыветривающимся вкусным запахом. 22
     На сельсоветском крыльце, спиной к подходившему Давыдову, стоял приземистый человек в черной, низко срезанной кубанке с белым перекрестом по верху и в черном дубленом сборчатом полушубке. Плечи человека в кубанке были необъятно широки, редкостно просторная спина заслоняла всю дверь вместе с притолоками. Он стоял, раскорячив куцые, сильные ноги, низкорослый и могучий, как степной вяз. Сапоги с широченными морщеными голенищами и сбитыми на сторону каблуками, казалось, вросли в настил крыльца, вдавили его тяжестью медвежковатого тела.
     - Это командир нашей агитколонны, товарищ Кондратько, - сказал паренек, шедший рядом с Давыдовым. И, заметив улыбку на его губах, шепнул: - Мы его между собой в шутку зовем "батько Квадратько"... Он - с Луганского паровозостроительного. Токарь. По возрасту - папаша, а так - парень хоть куда!
     В этот момент Кондратько, заслышав разговор, повернулся багровым лицом к Давыдову, под висячими бурыми усами его в улыбке бело вспыхнули зубы:
     - Оце, мабуть, и радянська власть? Здоровеньки булы, братки!
     - Здравствуйте, товарищ. Я - председатель колхоза, а это - секретарь партячейки.
     - Добре! Ходимте у хату, а то вже мои хлопцы заждались. Як я у цей агитколонни голова, то я з вами зараз и побалакаю. Зовуть мене Кондратько, а коли мои хлопци будут казать вам, що зовуть мене Квадратько, то вы им, пожалуйста, не давайте виры, бо они у мене таки скаженни та дурны, шо и слов нема... - говорил он громовитым басом, боком протискиваясь в дверь.
     Осип Кондратько работал на юге России более двадцати лет. Сначала в Таганроге, потом в Ростове-на-Дону, в Мариуполе и, наконец, в Луганске, откуда и пошел в Красную гвардию, чтобы подпереть своим широким плечом молодую Советскую власть. За годы общения с русскими он утратил чистоту родной украинской речи, но по облику, по нависшим шевченковским усам в нем еще можно было узнать украинца. Вместе с донецкими шахтерами, с Ворошиловым шел он в 1918 году сквозь полыхавшие контрреволюционными восстаниями казачьи хутора на Царицын... И уже после, когда в разговоре касались отлетевших в прошлое годов гражданской войны, чей отзвук неумираемо живет в сердцах и памяти ее участников, Кондратько с тихой гордостью говорил: "Наш Клементий, луганський... Як же, колысь булы добре знакомы, та, мабуть, ще побачимось. Вин мене зразу взнае! Пид Царицыном, як воювалы з билыми, вин зо мной стике разив шутковав: "Ну як, каже, Кондратько, дило? Ты ще живый, старый вовк?" - "Живый, кажу, Клементий Охримыч, николы зараз помырать, бачите як з контрой рубаемось? Як скаженни!" Колы б побачилысь, вин бы мене и зараз пригорнув", - уверенно заканчивал Кондратько.
     После войны он опять попал в Луганск, служил в органах Чека на транспорте, потом перебросили его на партработу и снова на завод. Оттуда-то по партмобилизации и был он послан на помощь коллективизирующейся деревне. За последние годы растолстел, раздался вширь Кондратько... Теперь не узнать уж соратникам того самого Осипа Кондратько, который в 1918 году на подступах к Царицыну зарубил в бою четырех казаков и кубанского сотника Мамалыгу, получившего "за храбрость" серебряную с золотой насечкой шашку из рук самого Врангеля. Взматерел Осип, начал стариться, по лицу пролегли синие и фиолетовые прожилки... Как коня быстрый бег и усталь кроют седым мылом, так и Осипа взмылило время сединой; даже в никлых усах - и там поселилась вероломная седина. Но воля и сила служат Осипу Кондратько, а что касается неумеренно возрастающей полноты, то это пустое. "Тарас Бульба ще важче мене був, а з ляхами як рубався? Ото ж! Колы прийдеться воюваты, так я ще зумию з якого-небудь охвицера двох зробыти! А пивсотни годив моих - що ж таке? Мий батько сто жив при царськой власти, а я зараз при своей риднесенькой пивтораста проживу!" - говорит он, когда ему указывают на его лета и все увеличивающуюся толщину.
     Кондратько первым вошел в комнату сельсовета.
     - Просю тыше, хлопци! Ось - председатель колхоза, а це - секретарь ячейки. Треба нам зараз послухать, яки тутечка дила, тоди будемо знать, шо нам робыть. А ну, сидайте!
     Человек пятнадцать из состава агитколонны, разговаривая, стали рассаживаться, двое пошли на баз - видимо, к лошадям. Рассматривая незнакомые лица, Давыдов узнал трех районных работников: агронома, учителя из школы второй ступени и врача; остальные были присланы из округа, некоторые, судя по всему, с производства. Пока рассаживались, двигая стульями и покашливая, Кондратько шепнул Давыдову:
     - Прикажи, шоб нашим коням синця кинулы та шоб пидводчикы не отлучалысь, - и хитро прижмурился. - А мабуть, у тебя и овсом мы разживемось?
     - Нет овса, остался лишь семенной, - ответил Давыдов и тотчас же весь внутренне похолодел, остро ощущая неловкость, неприязнь к самому себе.
     Овса кормового было еще более ста пудов, но он ответил отказом потому, что оставшийся овес хранили к началу весенних работ как зеницу ока; и Яков Лукич, чуть не плача, отпускал лошадям (одним правленческим лошадям!) по корцу драгоценного зерна, и то только перед долгими и трудными поездками.
     "Вот она, мелкособственническая стихия! И меня захлестывать начинает... - подумал Давыдов. - Ничего подобного не было раньше, факт! Ах, ты... Дать, что ли, овса? Нет, сейчас уже неудобно".
     - Мабуть, ячмень е?
     - И ячменя нет.
     Ячменя в самом деле не было, но Давыдов вспыхнул под улыбчивым, понимающим взглядом Кондратько.
     - Нет, серьезно говорю - нету ячменя.
     - Гарный з тебе хозяин був бы... Та ще, мабуть, и кулак... - смеясь в усы, басил Кондратько, но, видя, что Давыдов сдвигает брови, обнял его, чуточку приподнял от пола. - Ни-ни! То я шуткую. Нема так нема! Соби ховай бильше, шоб свою худобу було чим годувать... Так, ну, братики, - к дилу! Шоб мертву тишину блюлы. - И обращаясь к Давыдову и Нагульнову: - Приихалы мы до вас, щоб якусь-то помогу вам зробить, це вам, надиюсь, звистно. Так от докладайте: яки у вас тутечка дила?
     После сделанного Давыдовым обстоятельного доклада о ходе коллективизации и засыпке семенного фонда Кондратько решил так:
     - Нам усим тут ничего робыть, - он, кряхтя, извлек из кармана записную книжку и карту-трехверстку, повел по ней толстым пальцем, - мы поидемо у Тубяньский. До цього хутора, як бачу я, видциля блызенько, а у вас тутечка кинемо бригаду з четырех хлопцив, хай воны вам пидсобляють у работи. А шо касаемо того, як скорийше собрать семфонд, то я хочу вам присовитувать так: уначали проводить собрания, расскажить хлиборобам, шо воно и як, а вжи тоди о так развернете массовую работу, - говорил он подробно и не спеша.
     Давыдов с удовольствием слушал его речь, временами не совсем ясно разбираясь в отдельных выражениях, затемненных полупонятным для него украинским языком, но крепко чувствуя, что Кондратько излагает в основном правильный план кампании по засыпке семенного зерна. А Кондратько все так же неспешно наметил линию, которую нужно вести в отношении единоличника и зажиточной части хутора, ежели, паче чаяния, они вздумают упорствовать и так или иначе сопротивляться мероприятиям по сбору семзерна; указал на наиболее эффективные методы, основанные на опыте работы агитколонны в других сельсоветах; и все время говорил мягко, без малейшего намека на желание руководить и поучать, по ходу речи советуясь то с Давыдовым, то с Разметновым, то с Нагульновым. "Це дило треба о так повернуть. Як вы, гремяченци, думаете? Ото ж и я так соби думал!"

/ Полные произведения / Шолохов М.А. / Поднятая целина

Смотрите также по произведению "Поднятая целина":

• Сочинения
• Краткое содержание
• Характеристика героев