• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Тургенев И.С. / Дворянское гнездо

Дворянское гнездо [9/22]

Скачать полное произведение

    поблагодарить вас за ваше великодушие?
     - Без благодарности, прошу вас, эдак лучше, - поспешно проговорил
    Лаврецкий. - Стало быть, - продолжал он, приближаясь к двери, - я могу
    рассчитывать...
     - Завтра же я буду в Лавриках, - промолвила Варвара Павловна,
    почтительно поднимаясь с места. - Но, Федор Иваныч (Теодором она его больше
    не называла)...
     - Что вам угодно?
     - Я знаю, я еще ничем не заслужила своего прощения; могу ли я надеяться
    по крайней мере, что со временем...
     - Эх, Варвара Павловна, - перебил ее Лаврецкий, - вы умная женщина, да
    ведь и я не дурак; я знаю, что этого вам совсем не нужно. А я давно вас
    простил; но между нами всегда была бездна.
     - Я сумею покориться, - возразила Варвара Павловна и склонила голову. -
    Я не забыла своей вины; я бы не удивилась, если бы узнала, что вы даже
    обрадовались известию о моей смерти, - кротко прибавила она, слегка указывая
    рукой на лежавший на столе, забытый Лаврецким нумер журнала.
     Федор Иваныч дрогнул: фельетон был отмечен карандашом. Варвара Павловна
    еще с большим уничижением посмотрела на него. Она была очень хороша в это
    мгновенье. Серое парижское платье стройно охватывало ее гибкий, почти
    семнадцатилетний стан, ее тонкая, нежная шея, окруженная белым воротничком,
    ровно дышавшая грудь, руки без браслетов и колец - вся ее фигура, от
    лоснистых волос до кончика едва выставленной ботинки, была так изящна...
     Лаврецкий окинул ее злобным взглядом, чуть не воскликнул: "Brava!",
    чуть не ударил ее кулаком по темени - и удалился. Час спустя он уже
    отправился в Васильевское, а два часа спустя Варвара Павловна велела нанять
    себе лучшую карету в городе, надела простую соломенную шляпу с черным вуалем
    и скромную мантилью, поручила Аду Жюстине и отправилась к Калитиным: из
    расспросов, сделанных ею прислуге, она узнала, что муж ее ездил к ним каждый
    день.
    
    XXXVIII
    
     День приезда жены Лаврецкого в город О..., невеселый для него день, был
    также тягостным днем для Лизы. Не успела она сойти вниз и поздороваться с
    матерью, как уже под окном раздался конский топот, и она с тайным страхом
    увидела Паншина, въезжавшего на двор. "Он явился так рано для окончательного
    объяснения", - подумала она - и не обманулась; повертевшись в гостиной, он
    предложил ей пойти с ним в сад и потребовал решения своей участи. Лиза
    собралась с духом и объявила ему, что не может быть его женой. Он выслушал
    ее до конца, стоя к ней боком и надвинув на лоб шляпу; вежливо, но
    измененным голосом спросил ее: последнее ли это ее слово и не подал ли он
    чемнибудь повода к подобной перемене в ее мыслях? Потом прижал руку к
    глазам, коротко и отрывисто вздохнул и отдернул руку от лица.
     - Я не хотел пойти по избитой дороге, - проговорил он глухо, - я хотел
    найти себе подругу по влечению сердца; но, видно, этому не должно быть.
    Прощай, мечта! - Он глубоко поклонился Лизе и вернулся в дом.
     Она надеялась, что он тотчас же уедет; но он пошел в кабинет к Марье
    Дмитриевне и около часа просидел у ней. Уходя, он сказал Лизе: "Votre mere
    vous appelle; adieu a jamais..." {"Ваша матушка вас зовет; прощайте
    навсегда..." (франц.).} - сел на лошадь и от самого крыльца поскакал во вею
    прыть. Лиза вошла к Марье Дмитриевне и застала ее в слезах: Паншин сообщил
    ей свое несчастие.
     - За что ты меня убила? За что ты меня убила? - так начала свои жалобы
    огорченная вдова. - Кого тебе еще нужно? Чем он тебе не муж? Камер-юнкер! не
    интересан! Он в Петербурге на любой фрейлине мог бы жениться. А я-то, я-то
    надеялась! И давно ли ты к нему изменилась? Откуда-нибудь эта туча надута,
    не сама собой пришла. Уж не тот ли фофан? Вот нашла советчика!
     - А он-то, мой голубчик, - продолжала Марья Дмитриевна, - как он
    почтителен, в самой печали как внимателен! Обещался не оставлять меня. Ах, я
    этого не перенесу! Ах, у меня голова смертельно разболелась! Пошли ко мне
    Палашку. Ты убьешь меня, если не одумаешься, слышишь? - И, назвав ее раза
    два неблагодарною, Марья Дмитриевна услала Лизу.
     Она отправилась в свою комнату. Но не успела она еще отдохнуть от
    объяснения с Паншиным и с матерью, как на нее опять обрушилась гроза, и с
    такой стороны, откуда она меньше всего ее ожидала. Марфа Тимофеевна вошла к
    ней в комнату и тотчас захлопнула за собою дверь. Лицо старушки было бледно,
    чепец сидел набоку, глаза ее блестели, руки, губы дрожали. Лиза изумилась:
    она никогда еще не видала своей умной и рассудительной тетки в таком
    состоянии.
     - Прекрасно, сударыня, - начала Марфа Тимофеевна трепетным и
    прерывистым шепотом, - прекрасно! У кого ты это только выучилась, мать
    моя... Дай мне воды; я говорить не могу.
     - Успокойтесь, тетушка, что с вами? - говорила Лиза, подавая ей стакан
    воды. - Ведь вы сами, кажется, не жаловали господина Паншина.
     Марфа Тимофеевна отставила стакан.
     - Пить не могу: зубы себе последние выбью. Какой тут Паншин? К чему тут
    Паншин? А ты лучше мне скажи, кто тебя научил свидания по ночам назначать,
    а, мать моя?
     Лиза побледнела.
     - Ты, пожалуйста, не вздумай отговариваться, - продолжала Марфа
    Тимофеевна. - Шурочка сама все видела и мне сказала. Я ей запретила болтать,
    а она не солжет.
     - Я и не отговариваюсь, тетушка, - чуть слышно промолвила Лиза.
     - А-а! Так вот как, мать моя; ты свидание ему назначила, этому старому
    греховоднику, смиреннику этому?
     - Нет.
     - Как же так?
     - Я сошла вниз в гостиную за книжкой: он был в саду - и позвал меня.
     - И ты пошла? Прекрасно. Да ты любишь его, что ли?
     - Люблю, - отвечала тихим голосом Лиза.
     - Матушки мои! она его любит! - Марфа Тимофеевна сдернула с себя чепец.
    - Женатого человека любит! а? любит!
     - Он мне сказывал... - начала Лиза.
     - Что он тебе сказывал, соколик эдакой, что-о?
     - Он мне сказывал, что жена его скончалась.
     Марфа Тимофеевна перекрестилась.
     - Царство ей небесное, - прошептала она, - пустая была бабенка - не тем
    будь помянута. Вот как: вдовый он, стало быть. Да он, я вижу, на все руки.
    Одну жену уморил, да и за другую. Каков тихоня? Только вот что скажу тебе,
    племянница: в наши времена, как я молода была, девкам за такие проделки
    больно доставалось. Ты не сердись на меня, мать моя; за правду одни дураки
    сердятся. Я и отказать ему велела сегодня. Я его люблю, но этого я ему
    никогда не прощу. Вишь, вдовый! Дай-ка мне воды. А что ты Паншина с носом
    отослала, за это ты у меня молодец; только не сиди ты по ночам с этой козьей
    породой, с мужчинами; не сокрушай ты меня, старуху! А то ведь я не все
    ласкаться - я и кусаться умею... Вдовый!
     Марфа Тимофеевна ушла, а Лиза села в уголок и заплакала. Горько ей
    стало на душе; не заслужила она такого униженья. Не веселостью сказывалась
    ей любовь: во второй раз плакала она со вчерашнего вечера. В ее сердце едва
    только родилось то новое, нежданное чувство, я уже как тяжело поплатилась
    она за него, как грубо коснулись чужие руки ее заветной тайны! Стыдно, и
    горько, и больно было ей: но ни сомненья, ни страха в ней не было, - и
    Лаврецкий стал ей еще дороже. Она колебалась, пока сама себя не понимала; но
    после того свидания, после того поцелуя - она уже колебаться не могла; она
    знала, что любит, - и полюбила честно, не шутя, привязалась крепко, на всю
    жизнь - и не боялась угроз: она чувствовала, что насилию не расторгнуть этой
    связи.
    
    XXXIX
    
     Марья Дмитриевна очень встревожилась, когда ей доложили о приезде
    Варвары Павловны Лаврецкой; она даже не знала, принять ли ее: она боялась
    оскорбить Федора Иваныча. Наконец любопытство превозмогло. "Что ж, -
    подумала она, - ведь она тоже родная, - и, усевшись в креслах, сказала
    лакею: - Проси!" Прошло несколько мгновений; дверь отворилась; Варвара
    Павловна быстро, чуть слышными шагами приблизилась к Марье Дмитриевне и, не
    давая ей встать с кресел, почти склонила перед ней колени.
     - Благодарствуйте, тетушка, - начала она тронутым и тихим голосом
    по-русски, - благодарствуйте; я не надеялась на такое снисхожденье с вашей
    стороны; вы добры, как ангел.
     Сказавши эти слова, Варвара Павловна неожиданно овладела одной рукой
    Марьи Дмитриевны и, слегка стиснув ее в своих бледно-лиловых жувеневских
    перчатках, подобострастно поднесла ее к розовым и полным губам. Марья
    Дмитриевна совсем потерялась, увидев такую красивую, прелестно одетую
    женщину почти у ног своих; она не знала, как ей быть: и руку-то свою она у
    ней отнять хотела, и усадить-то ее она желала, и сказать ей что-нибудь
    ласковое; она кончила тем, что приподнялась и поцеловала Варвару Павловну в
    гладкий и пахучий лоб. Варвара Павловна вся сомлела под этим поцелуем.
     - Здравствуйте, bonjour, - сказала Марья Дмитриевна, - конечно, я не
    воображала... впрочем, я, конечно, рада вас видеть. Вы понимаете, милая моя,
    - не мне быть судьею между женой и мужем...
     - Мой муж во всем прав, - перебила ее Варвара Павловна, - я одна
    виновата.
     - Это очень похвальные чувства, - возразила Марья Дмитриевна, - очень.
    Давно вы приехали? Видели вы его? Да сядьте же, пожалуйста.
     - Я вчера приехала, - отвечала Варвара Павловна, смиренно садясь на
    стул, - я видела Федора Иваныча, я говорила с ним.
     - А! Ну, и что же он?
     - Я боялась, что мой внезапный приезд возбудит его гнев, - продолжала
    Варвара Павловна, - но он не лишил меня своего присутствия.
     - То есть он не... Да, да, понимаю, - промолвила Марья Дмитриевна. - Он
    только с виду немного груб, а сердце у него мягкое.
     - Федор Иваныч не простил меня; он не хотел меня выслушать... Но он был
    так добр, что назначил мне Лаврики местом жительства.
     - А! прекрасное именье!
     - Я завтра же отправляюсь туда, в исполнение его воли; но я почла
    долгом побывать прежде у вас.
     - Очень, очень вам благодарна, моя милая. Родных никогда забывать не
    следует. А знаете ли, я удивляюсь, как вы хорошо говорите по-русски. C'est
    etonnant {Это удивительно (франц.).}.
     Варвара Павловна вздохнула.
     - Я слишком долго пробыла за границей, Марья Дмитриевна, я это знаю; но
    сердце у меня всегда было русское, и я не забывала своего отечества.
     - Так, так; это лучше всего. Федор Иваныч вас, однако, вовсе не
    ожидал... Да; поверьте моей опытности: la patrie avant tout {отечество
    прежде всего (франц.).}. Ах, покажите, пожалуйста, что это у вас за
    прелестная мантилья?
     - Вам она нравится? - Варвара Павловна проворно опустила ее с плеч. -
    Она очень простенькая, от madame Baudran.
     - Это сейчас видно. От madame Baudran... Как мило и с каким вкусом! Я
    уверена, вы привезли с собой множество восхитительных вещей. Я бы хоть
    посмотрела.
     - Весь мой туалет к вашим услугам, любезнейшая тетушка. Если позволите,
    я могу кое-что показать вашей камеристке. Со мной служанка из Парижа -
    удивительная швея.
     - Вы очень добры, моя милая. Но, право, мне совестно.
     - Совестно.... - повторила с упреком Варвара Павловна. - Хотите вы меня
    осчастливить - распоряжайтесь мною, как вашей собственностью!
     Марья Дмитриевна растаяла.
     - Vous etes charmante {Вы очаровательны (франц.).}, - проговорила она.
    - Да что же вы не снимаете вашу шляпу, перчатки?
     - Как? вы позволяете? - спросила Варвара Павловна и слегка, как бы с
    умиленьем, сложила руки.
     - Разумеется; ведь вы обедаете с нами, я надеюсь. Я... я вас познакомлю
    с моей дочерью. - Марья Дмитриевна немного смутилась. "Ну! куда ни шло!" -
    подумала она. - Она сегодня что-то нездорова у меня.
     - О, ma tante {тетушка (франц.).}, как вы добры! - воскликнула Варвара
    Павловна и поднесла платок к глазам.
     Казачок доложил о приходе Гедеоновского. Старый болтун вошел, отвешивая
    поклоны и ухмыляясь. Марья Дмитриевна представила его своей гостье. Он
    сперва было сконфузился; но Варвара Павловна так кокетливо-почтительно
    обошлась с ним, что у него ушки разгорелись, и выдумки, сплетни, любезности
    медом потекли с его уст. Варвара Павловна слушала его, сдержанно улыбалась и
    сама понемногу разговорилась. Она скромно рассказывала о Париже, о своих
    путешествиях, о Бадено; раза два рассмешила Марью Дмитриевну и всякий раз
    потом слегка вздыхала и как будто мысленно упрекала себя в неуместной
    веселости; выпросила позволение привести Аду; снявши перчатки, показывала
    своими гладкими, вымытыми мылом a la guimauve {алфейным (франц.).} руками,
    как и где носятся воланы, рюши, кружева, шу; обещалась принести стклянку с
    новыми английскими духами: Victoria's Essence {духи королевы Виктории
    (англ.).}, и обрадовалась, как дитя, когда Марья Дмитриевна согласилась
    принять ее в подарок; всплакнула при воспоминании о том, какое чувство она
    испытала, когда в первый раз услыхала русские колокола: "Так глубоко
    поразили они меня в самое сердце", - промолвила она.
     В это мгновенье вошла Лиза.
     С утра, с самой той минуты, когда она, вся похолодев от ужаса, прочла
    записку Лаврецкого, Лиза готовилась к встрече с его женою; она
    предчувствовала, что увидит ее. Она решилась не избегать ее, в наказание
    своим, как она назвала их, преступным надеждам. Внезапный перелом в ее
    судьбе потряс ее до основания; в два каких-нибудь часа ее лицо похудело; но
    она и слезинки не проронила. "Поделом!", - говорила она самой себе, с трудом
    и волнением подавляя в душе какие-то горькие, злые, ее самое пугавшие
    порывы. "Ну, надо идти!" - подумала она, как только узнала о приезде
    Лаврецкой, и она пошла... Долго стояла она перед дверью гостиной, прежде чем
    решилась отворить ее; с мыслью "Я перед нею виновата" - переступила она
    порог и заставила себя посмотреть на нее, заставила себя улыбнуться. Варвара
    Павловна пошла ей навстречу, как только увидала ее, и склонилась перед ней
    слегка, но все-таки почтительно. "Позвольте мне рекомендовать себя, -
    заговорила она вкрадчивым голосом, - ваша maman так снисходительна ко мне,
    что я надеюсь, что и вы будете... добры". Выражение лица Варвары Павловны,
    когда она сказала это последнее слово, ее хитрая улыбка, холодный и в то же
    время мягкий взгляд, движение ее рук и плечей, самое ее платье, все ее
    существа - возбудили такое чувство отвращения в Лизе, что она ничего не
    могла ей ответить и через силу протянула ей руку. "Эта барышня брезгает
    мною", - подумала Варвара Павловна, крепко стискивая холодные пальцы Лизы и,
    обернувшись к Марье Дмитриевне, промолвила вполголоса: "Mais elle est
    delicieuse!" {"Да она прелестна!" (франц.).} Лиза слабо вспыхнула: насмешка,
    обида послышались ей в этом восклицании; но она решилась не верить своим
    впечатлениям и села к окну за пяльцы. Варвара Павловна и тут не оставила ее
    в покое: подошла к ней, начала хвалить ее вкус, ее искусство... Сильно и
    болезненно забилось сердце у Лизы: она едва переломила себя, едва усидела на
    месте. Ей казалось, что Варвара Павловна все знает и, тайно торжествуя,
    подтрунивает над ней. К счастью ее, Гедеоновский заговорил с Варварой
    Павловной и отвлек ее внимание. Лиза склонилась над пяльцами и украдкой
    наблюдала за нею. "Эту женщину, - думала она, - любил _он_". Но она тотчас
    же изгнала из головы самую мысль о Лаврецком: она боялась потерять власть
    над собою; она чувствовала, что голова у ней тихо кружилась. Марья
    Дмитриевна заговорила о музыке.
     - Я слышала, моя милая, - начала она, - вы удивительная виртуозка.
     - Я давно не играла, - возразила Варвара Павловна, немедленно садясь за
    фортепьяно, и бойко пробежала пальцами по клавишам. - Прикажете?
     - Сделайте одолжение.
     Варвара Павловна мастерски сыграла блестящий и трудный этюд Герца. У
    ней было очень много силы и проворства.
     - Сильфида! - воскликнул Гедеоновский.
     - Необыкновенно! - подтвердила Марья Дмитриевна. - Ну, Варвара
    Павловна, признаюсь, - промолвила она, в первый раз называя ее по имени, -
    удивили вы меня; вам хоть бы концерты давать. Здесь у нас есть музыкант,
    старик, из немцев, чудак, очень ученый; он Лизе уроки дает; тот просто от
    вас с ума сойдет.
     - Лизавета Михайловна тоже музыкантша? - спросила Варвара Павловна,
    слегка обернув к ней голову.
     - Да, она играет недурно и любит музыку; но что это значит перед вами?
    Но здесь есть еще один молодой человек; вот с кем вы должны познакомиться.
    Это - артист в душе и сочиняет премило. Он один может вас вполне оценить.
     - Молодой человек? - проговорила Варвара Павловна. - Кто он такой?
    Бедный какой-нибудь?
     - Помилуйте, первый кавалер у нас, да не только у нас - et a
    Petersbourg. Камер-юнкер, в лучшем обществе принят. Вы, наверное, слыхали о
    нем: Паншин, Владимир Николаич, Он здесь по казенному поручению... будущий
    министр, помилуйте!
     - И артист?
     - Артист в душе, и такой любезный. Вы его увидите. Он все это время
    очень часто у меня бывал; я пригласила его на сегодняшний вечер; _надеюсь_,
    что он приедет, - прибавила Марья Дмитриевна с коротким вздохом и косвенной
    горькой улыбкой.
     Лиза поняла значение этой улыбки; но ей было не до того.
     - И молодой? - повторила Варвара Павловна, слегка модулируя из тона в
    тон.
     - Двадцати восьми лет - и самой счастливой наружности. Un jeune homme
    accompli {Вполне светский молодой человек (франц.).}, помилуйте.
     - Образцовый, можно сказать, юноша, - заметил Гедеоновский.
     Варвара Павловна внезапно заиграла шумный штраусовский вальс,
    начинавшийся такой сильной и быстрой трелью, что Гедеоновский даже
    вздрогнул; в самой середине вальса она вдруг перешла в грустный мотив и
    кончила ариею из "Лучии": Fra poco... {Вскоре затем... (итал.).} Она
    сообразила, что веселая музыка нейдет к ее положению. Ария из "Лучии", с
    ударениями на чувствительных нотках, очень растрогала Марью Дмитриевну.
     - Какая душа, - проговорила она вполголоса Гедеоновскому.
     - Сильфида! - повторил Гедеоновский и поднял глаза к небу.
     Настал час обеда. Марфа Тимофеевна сошла сверху, когда уже суп стоял на
    столе. Она очень сухо обошлась с Варварой Павловной, отвечала полусловами на
    ее любезности, не глядела на нее. Варвара Павловна сама скоро поняла, что от
    этой старухи толку не добьешься, и перестала заговаривать с нею; зато Марья
    Дмитриевна стала еще ласковей с своей гостьей: невежливость тетки ее
    рассердила. Впрочем, Марфа Тимофеевна не на одну Варвару Павловну не
    глядела: она и на Лизу не глядела, хотя глаза так и блестели у ней. Она
    сидела, как каменная, вся желтая, бледная, с сжатыми губами - и но ела
    ничего. Лиза казалась спокойной; и точно: у ней на душе тише стало; странная
    бесчувственность, бесчувственность осужденного нашла на нее. За обедом
    Варвара Павловна говорила мало: она словно опять оробела и распространила по
    лицу своему выражение скромной меланхолии. Один Гедеоновский оживлял беседу
    своими рассказами, хотя то и дело трусливо посматривал на Марфу Тимофеевну и
    перхал, - перхота нападала на него всякий раз, когда он в ее присутствии
    собирался лгать, - но она ему не мешала, не перебивала его. После обеда
    оказалось, что Варвара Павловна большая любительница преферанса; Марье
    Дмитриевне это до того понравилось, что она даже умилилась и подумала про
    себя: "Какой же, однако, дурак должен быть Федор Иваныч: не умел такую
    женщину понять!"
     Она села играть в карты с нею и Гедеоновским, а Марфа Тимофеевна увела
    Лизу к себе наверх, сказав, что на ней лица нету, что у ней, должно быть,
    болит голова.
     - Да, у ней ужасно голова болит, - промолвила Марья Дмитриевна,
    обращаясь к Варваре Павловне и закатывая глаза. - У меня самой такие бывают
    мигрени...
     - Скажите! - возразила Варвара Павловна.
     Лиза вошла в теткину комнату и в изнеможении опустилась на стул. Марфа
    Тимофеевна долго молча смотрела на нее, тихонько стала перед нею на колени -
    и начала, все так же молча, целовать попеременно ее руки. Лиза подалась
    вперед, покраснела - и заплакала, но не подняла Марфы Тимофеевны, не отняла
    своих рук: она чувствовала, что не имела права отнять их, не имела права
    помешать старушке выразить свое раскаяние, участие, испросить у ней прощение
    за вчерашнее; и Марфа Тимофеевна не могла нацеловаться этих бедных, бледных,
    бессильных рук - и безмолвные слезы лились из ее глаз и глаз Лизы; а кот
    Матрос мурлыкал в широких креслах возле клубка с чулком, продолговатое пламя
    лампадки чуть-чуть трогалось и шевелилось перед иконой; в соседней комнатке,
    за дверью, стояла Настасья Карповна и тоже украдкой утирала себе глаза
    свернутым в клубочек клетчатым носовым платком.
    
    XL
    
     А между тем внизу, в гостиной, шел преферанс; Марья Дмитриевна выиграла
    и была в духе. Человек вошел и доложил о приезде Паншина.
     Марья Дмитриевна уронила карты и завозилась на кресле; Варвара Павловна
    посмотрела на нее с полуусмешкой, потом обратила взоры на дверь. Появился
    Паншин, в черном фраке, в высоких английских воротничках, застегнутый
    доверху. "Мне было тяжело повиноваться; но вы видите, я приехал" - вот что
    выражало его неулыбавшееся, только что выбритое лицо.
     - Помилуйте, Вольдемар, - воскликнула Марья Дмитриевна, - прежде вы без
    докладу входили!
     Паншин ответил Марье Дмитриевне одним только взглядом, вежливо
    поклонился ей, но к ручке не подошел. Она представила его Варваре Павловне;
    он отступил на шаг, поклонился ей так же вежливо, но с оттенком изящества и
    уважения, и подсел к карточному столу. Преферанс скоро кончился. Паншин
    осведомился о Лизавете Михайловне, узнал, что она не совсем здорова,
     изъявил сожаленье; потом он заговорил с Варварой Павловной,
    дипломатически взвешивая и отчеканивая каждое слово, почтительно выслушивая
    ее ответы до конца. Но важность его дипломатического тона не действовала на
    Варвару Павловну, не сообщалась ей. Напротив: она с веселым вниманием
    глядела ему в лицо, говорила развязно, и тонкие ее ноздри слегка трепетали,
    как бы от сдержанного смеха. Марья Дмитриевна начала превозносить ее талант;
    Паншин учтиво, насколько позволяли ему воротнички, наклонил голову, объявил,
    что "он был в этом заранее уверен", - и завел речь чуть ли не о самом
    Меттернихе. Варвара Павловна прищурила свои бархатные глаза и, сказавши
    вполголоса: "Да ведь вы тоже артист, un confrere" {собрат (франц.).}, -
    прибавила еще тише: "Venez!" {"Идите!" (франц.).} - и качнула головой в
    сторону фортепьяно. Это одно брошенное слово: "Venez!" - мгновенно, как бы
    по волшебству, изменило всю наружность Паншина. Озабоченная осанка его
    исчезла; он улыбнулся, оживился, расстегнул фрак и, повторяя: "Какой я
    артист, увы! Вот вы, я слышал, артистка истинная", - направился вслед за
    Варварой Павловной к фортепьяно.
     - Заставьте его спеть романс - как луна плывет, - воскликнула Марья
    Дмитриевна.
     - Вы поете? - промолвила Варвара Павловна, озарив его светлым и быстрым
    взором. - Садитесь.
     Паншин стал отговариваться.
     - Садитесь, - повторила она, настойчиво постучав по спинке стула.
     Он сел, кашлянул, оттянул воротнички и спел свой романс.
     - Charmant {Прелестно (франц.).}, - проговорила Варвара Павловна, - вы
    прекрасно поете, vous avez du style {у вас есть стиль (франц.).}, -
    повторите.
     Она обошла вокруг фортепьяно и стала прямо напротив Паншина. Он
    повторил романс, придавая мелодраматическое дрожание своему голосу. Варвара
    Павловна пристально глядела на него, облокотись на фортепьяно и держа свои
    белые руки в уровень своих губ. Паншин кончил.
     - Charmant, charmante idee {Прелестно, прелестная идея (франц.).} , -
    сказала она с спокойной уверенностью знатока. - Скажите, вы написали
    что-нибудь для женского голоса, для mezzo-soprano?
     - Я почти ничего не пишу, - возразил Паншин, - я ведь это только так,
    между делом... А разве вы поете?
     - Пою.
     - О! спойте нам что-нибудь, - проговорила Марья Дмитриевна.
     Варвара Павловна отвела рукою волосы от заалевшихся щек и встряхнула
    головой.
     - Наши голоса должны идти друг к другу, - промолвила она, обращаясь к
    Паншину, - споемте дуэт. Знаете ли вы Son geloso, или La ci darem, или Mira
    la bianca luna? {"Я ревную"... "Дай мне (руку)"... "Смотри, вот бледная
    луна" (итал.).}
     - Я пел когда-то Mira la bianca luna, - отвечал Паншин, - да давно,
    забыл.
     - Ничего, мы прорепетируем вполголоса. Пустите меня.
     Варвара Павловна села за фортепьяно. Паншин стал возле нее. Они спели
    вполголоса дуэт, причем Варвара Павловна несколько раз его поправляла, потом
    спели громко, потом два раза повторили: Mira la bianca lu... u... una. Голос
    у Варвары Павловны утратил свежесть, но она владела им очень ловко. Паншин
    сперва робел и слегка фальшивил, потом вошел в азарт, и если пел не
    безукоризненно, то шевелил плечами, покачивал всем туловищем и поднимал по
    временам руку, как настоящий певец. Варвара Павловна сыграла две-три
    тальберговские вещицы и кокетливо "сказала" французскую ариетку. Марья
    Дмитриевна уже не знала, как выразить свое удовольствие; она хотела
    несколько раз послать за Лизой; Гедеоновский также не находил слов и только
    головой качал, - но вдруг неожиданно зевнул и едва успел прикрыть рот рукою.
    Зевок этот не ускользнул от Варвары Павловны; она вдруг повернулась спиной к
    фортепьяно, промолвила: "assez de musique comme ca {ну, довольно музыки
    (франц.).}, будем болтать", - и скрестила руки. "Oui, assez de musique"
    {"Да, довольно музыки" (франц.).}, - весело повторил Паншин и завязал с ней
    разговор - бойкий, легкий, на французском языке. "Совершенно как в лучшем
    парижском салоне", - думала Марья Дмитриевна, слушая их уклончивые и
    вертлявые речи. Паншин чувствовал полное удовольствие; глаза его сияли, он
    улыбался; сначала он проводил рукой по лицу, хмурил брови и отрывисто
    вздыхал, когда ему случалось встретиться взглядами с Марьей Дмитриевной; но
    потом он совсем забыл о ней и отдался весь наслаждению полусветской,
    полухудожнической болтовни. Варвара Павловна показала себя большой
    философкой: на все у ней являлся готовый ответ, она ни над чем не
    колебалась, не сомневалась ни в чем; заметно было, что она много и часто
    беседовала с умными людьми разных разборов. Все ее мысли, чувства вращались
    около Парижа. Паншин навел разговор на литературу; оказалось, что она, так
    же как и он, читала одни французские книжки; Жорж-Санд приводила ее в
    негодование, Бальзака она уважала, хоть он ее утомлял, в Сю и Скрибе видела
    великих сердцеведцев, обожала Дюма и Феваля; в душе она им всем предпочитала
    Поль де Кока, но, разумеется, даже имени его не упомянула. Собственно
    говоря, литература ее не слишком занимала. Варвара Павловна очень искусно
    избегала всего, что могло хотя отдаленно напомнить ее положение; о любви в
    ее речах и помину не было: напротив, они скорее отзывались строгостью к
    увлечениям страстей, разочарованьем, смирением. Паншин возражал ей; она с
    ним не соглашалась... Но, странное дело! - в то самое время, как из уст ее
    исходили слова осуждения, часто сурового, звук этих слов ласкал и нежил, и
    глаза ее говорили... что именно говорили эти прелестные глаза - трудно было
    сказать; но то были не строгие, не ясные и сладкие речи. Паншин старался
    понять их тайный смысл, старался сам говорить глазами, но он чувствовал, что
    у него ничего не выходило; он сознавал, что Варвара Павловна, в качестве
    настоящей, заграничной львицы, стояла выше его, а потому он и не вполне
    владел собою. У Варвары Павловны была привычка во время разговора чуть-чуть
    касаться рукава своего собеседника; эти мгновенные прикосновения очень
    волновали Владимира Николаича. Варвара Павловна обладала уменьем легко
    сходиться со всяким; двух часов не прошло, как уже Паншину казалось, что он
    знает ее век, а Лиза, та самая Лиза, которую он все-таки любил, которой он
    накануне предлагал руку, - исчезала как бы в тумане. Подали чай; разговор
    стал еще непринужденнее. Марья Дмитриевна позвонила казачка и велела сказать
    Лизе, чтобы она сошла вниз, если ее голове стало легче. Паншин, услышав имя
    Лизы, пустился толковать о самопожертвовании, о том, кто более способен на
    жертвы - мужчина или женщина. Марья Дмитриевна тотчас пришла в волненье,
    начала утверждать, что женщина более способна, объявила, что она это в двух
    словах докажет, запуталась и кончила каким-то довольно неудачным сравнением.
    Варвара Павловна взяла тетрадь нот, до половины закрылась ею и, нагнувшись в
    сторону Паншина, покусывая бисквит, с спокойной улыбочкой на губах и во
    взоре, вполголоса промолвила: "Elle n'a pas invente la poudre, la bonne
    dame" {"Она не изобрела пороха, эта милая дама" (франц.).}. Паншин немножко
    испугался и удивился смелости Варвары Павловны; но он не понял, сколько
    презрения к нему самому таилось в этом неожиданном излиянии, и, позабыв
    ласки и преданность Марьи Дмитриевны, позабыв обеды, которыми она его
    кормила, деньги, которые она ему давала взаймы, - он с той же улыбочкой и
    тем же голосом возразил (несчастный!): "Je crois bien" - и даже не: "Je
    crois bien", а - "J'crois ben!" {"Да, я думаю" (франц.).}
     Варвара Павловна бросила на него дружелюбный взгляд и встала. Лиза
    вошла; - Марфа Тимофеевна напрасно ее удерживала: она решилась выдержать
    испытание до конца. Варвара Павловна пошла ей навстречу вместе с Паншиным,
    на лице которого появилось прежнее дипломатическое выражение.
     - Как ваше здоровье? - спросил он Лизу.
     - Мне лучше теперь, благодарствуйте, - отвечала она.
     - А мы здесь немного занялись музыкой; жаль, что вы не слыхали Варвары
    Павловны. Она поет превосходно, en artiste consommee {как законченная

/ Полные произведения / Тургенев И.С. / Дворянское гнездо

Смотрите также по произведению "Дворянское гнездо":

• Сочинения
• Краткое содержание
• Характеристика героев